Юрий Остроушко. Наковальня судьбы

Этот мистический роман я получил в подарок. А сам я его, пожалуй, никогда не купил бы, тем более, что книга эта, похоже, вообще нигде не продается, судя по моему безрезультатному поиску в Google. Во всяком случае книга почему-то не продается ни на Озон.ру, ни на других известных книжных интернет-площадках. Интересно, спрашивал я себя, а что издательство Prondo.ru платит свои авторам? И платит ли вообще хоть что-то? Ведь чтобы окупить издание книги, изготовленной с использованием таких скромных средств и без малейших признаков маркетинга, нужны деньги, нужен оборот и тираж.

Задался я такими вопросами не из праздного любопытства. Ведь всякий труд достоин соответствующего вознаграждения. А роман Юрия Остроушко «Наковальня судьбы» хоть и не отнести к литературным шедеврам, но читается он совсем неплохо. Книга получилась увлекательная, она наверняка может быть востребована, особенно в молодежной аудитории. Пусть литературоведы судят о достоинствах и недостатках этого произведения, но от рядового непрофессионального читателя роман вполне может получить позитивный отклик и признательность. Если, конечно, издательство найдет силы и возможности приблизить эту книгу к тому месту на книжном рынке, где может состояться реальная встреча книги с покупателем.

Этот именно триллер, заставляющий читателя с нарастающим интересом следить за событиями и судьбой персонажей, а вовсе не детектив. Ничего, соответствующего законам детективного жанра, в романе нет. Роман делится на три условные части, как бы три отдельные повести или сюжета — с продолжением. Части с одними и теми же героями, но разные стилистически и, я бы сказал, мистически: по мере движения к концу книги, фантазии и мистики становится всё больше. Молодые герои этого остросюжетного триллера ищут себя, свое место и предназначение в трудных обстоятельствах непростой жизни, они сталкиваются и мирятся, борются со злом, совершают ошибки и пытаются их исправить.

Главных героев двое: Артём Дегтярев и Егор Вереск. Их образы даются наиболее ярко и выразительно, хотя их обступает множество других персонажей, прописанных с разной степенью выпуклости, подробности и убедительности. На протяжении всей книги главные герои и персонажи взаимодействуют и сталкиваются, дерутся и влюбляются, пьют и философствуют, исследуют характеры и возможности друг друга. В завершении романа Артём и Егор становятся крепкими друзьями, а открытый финал предполагает продолжение их захватывающих боевых приключений в борьбе со злом в следующей книге.

Название романа возникло из образа кузницы. Наковальня судьбы напоминает о труде умудренного опытом кузнеца: работая с раскаленным металлом, он знает, когда сталь стойкая и пригодная для острого и прочного клинка, а не бросовый материал, из которого как ни бейся, ничего путного не выкуешь. Так и люди: сохраняя верность себе и своему предназначению, борясь и рискуя, каждый получает то, к чему стремится — дружбу, любовь, уважение или презрение.

Похоже, издательство сэкономило на корректуре, поэтому опечатки в тексте романа отнюдь не редкость. Где-то даже я встретил сразу две опечатки в одном предложении. Рассмеялся, увидев трогательное словосочетание lave story.

А вот тема колдовства и алхимической магии, почерпнутая из средневековых старонемецких фолиантов, показалась мне слишком искусственной. Откуда такие редкие книги в Сибири? Их и в Европе-то не сыщешь. И как-то слишком уж легко Ася вдруг «запала» на необходимость тайного перевода какой-то древней книги для излечения кататонии спятившего Данко. Это неподъемный труд не только для библиотекаря, но и для серьезного ученого. А у нее вдруг все получилось, хотя вначале она ничего не могла понять.

Место действия в романе определяется не слишком точно, хотя понятно, что происходит всё это где-то за Уралом, а Москва (к счастью!) лишь пару раз упоминается вскользь. Нередко говорят, будто за МКАДом нет жизни. Но в этом романе на просторах Сибири происходит вполне современная и полноценная жизнь. Более того, жизнь бьет ключом, вызывая даже некоторое недоумение. Впрочем, места действия в романе либо указаны не очень точно («он ехал почти сутки автобусом»), либо это уральские Челябинск или Чебаркуль, где мне бывать не приходилось, но зарисовками местности и природы автор не очень увлекается.

Зато, похоже, автор имеет отношение к киноиндустрии: слишком часто он отсылает читателя к каким-то событиям, именам или сценам американских фильмов, которые я не смотрел. Возможно эти фильмы важны и что-то говорят молодежи, но для меня всякий такой отсыл к очередному кинофильму становился знаком, подтверждающим мое невежество и отсталость от жизни. Хотя вообще-то я не избегаю просмотров фильмов и сериалов, но у автора и читателя этой книги оказался какой-то другой культурных код: мне пришлось искать в Google, чтобы понять, что упоминаемые имена относятся к героям сериала «Звездных войн» и иных картин.

Надеюсь это не конец, и мне еще доведется когда-то увидеть продолжение этого романа Юрия Остроушко.

Юрий Остроушко. Наковальня судьбы. — М.: ООО «Прондо», 2018. — 332 с.

Александр Кан. Поп-механика

Что такое «Популярная механика», трудно объяснить. Безусловно, это было уникальное художественное и культурное явление. Нечто авангардное и безумное, остроумное и парадоксальное, изящное и провокационное, соединяющее воедино совершенно несоединимые жанры и направления искусства. Нет, это был не джаз, не рок, и зачастую даже не музыка. Это был не театр, не хеппенинг, а скорее некий цирк, коллективная импровизация или управляемая анархия. В последней «Поп-механике №418» были даже выступления политических деятелей из незарегистрированной НБП.

Книга Александра Кана позволяет хотя бы отчасти узнать и понять, что это было такое, откуда появилась «Поп-механика», как она развивалась и как постепенно исчерпала себя в глазах своего создателя выдающегося музыканта, шоумена и композитора Сергея Курехина. Автор книги сыграл заметную роль в развитии этого загадочного явления, так как долгое время возглавлял в Ленинграде Клуб современной музыки (КСМ) в ДК им. Ленсовета, где всё это зародилось. Наверное, Александр Кан знал Сергея Курехина и его творчество больше и ближе кого-либо другого. И как я понимаю, нередко бывая в КСМ в ДК им. Ленсовета, я присутствовал на выступлениях художественных коллективов, эстетически близких тому, что в дальнейшем выросло и развилось в «Поп-механику». Иногда в КСМ я даже принимал участие в импровизированных музыкальных коллективах, создававшихся ad hoc, и игравших без особого плана, нот или партитуры. Саксофонист Владимир Чекасин однажды сунул мне в руки тубу и пригласил на сцену в оркестр Курехина, не слушая моих возражений, что я не владею этим инструментом: «Ты большой, у тебя получится. Только дуй посильнее!» А потом и Сергей приглашал меня поучаствовать в его импровизациях на разных перкуссиях.

Я познакомился с Сергеем Курехиным в конце 70-х, мы подружились, и благодаря ему я смог узнать много интересного в культурной жизни Ленинграда, а также познакомился со многими музыкантами, художниками, артистами и литераторами, некоторые из которых позже принимали участие в «Поп-механике». Тогда же мне посчастливилось познакомиться и подружиться с автором этой книги.

К сожалению, ни одной «Поп-механики» мне увидеть живьем не довелось, только в записи и видео в YouTube. В 1984 году моя жизнь переменилась, период вольной жизни завершился, надо было кормить семью, и я не мог часто приезжать в Питер, как это было раньше. Поэтому Сергея Курехина я знал на раннем этапе скорее, как выдающегося пианиста, композитора новой музыки и изобретательного импровизатора. Когда я впервые услышал игру Сергея в джазовом трио в «Доме ученых», я был глубоко поражен и сразу проникся его музыкой. Мои немецкие друзья снабжали меня пластинками, и у меня сложилась коллекция современного джаза, главным образом модного тогда независимого лейбла ECM Records и других компаний. И вот на фоне записей таких музыкантов как Chick Corea, Keith Jarrett, Cecil Taylor, Herbie Hancock, Joe Zawinul, Dave Grusin и других, Сергей играл очень сильно и впечатляюще. Он играл и соло, и в разных ансамблях. Он играл виртуозно и очень выразительно. Но позже он стал утверждать, что фортепиано — это ударный инструмент, и играл на клавишах не только пальцами, но и кулаками, и даже ногами. Он принялся препарировать рояль, демпфируя струны ластиками или бросая под крышку рояля детские игрушки и какие-то звонкие металлические предметы, а то и забираться сам внутрь рояля и играл на струнах молоточками.

Мне довелось слушать Сергея не только в Питере, но также на джазовых фестивалях в Ярославле, Риге и в других местах. Поэтому я знаю его прежде всего, как очень интересного, необыкновенного пианиста.

Мы подружились, и я останавливался у него, приезжая в Питер. Я помогал Сергею переправлять бобины с магнитофонной пленкой его записей в Лондон на независимый лейбл Leo Records Леонида Фейгина, который выпустил первые пластинки его фортепианных произведений — и они произвели громкий эффект на западных критиков. Несколько раз я брал у Сергея интервью. Одно из моих интервью каким-то образом попало за границу и было опубликовано на английском языке в начале 1983 года в журнале Jazz Forum в Нью-Йорке.

Помню, что Сергей всегда был остроумным шутником и приколистом. Например, в одном из интервью он беззастенчиво заявил, что его музыка круче, чем у Рахманинова. Сергей учился на дирижерском факультете и однажды поделился своей мечтой: дирижировать сразу сотней симфонических оркестров. Очевидно, его идеи дирижировать чем-то огромным зародились намного раньше, чем их удалось воплотить в «Поп-механике». Это была не мания величия, но такая эстетика, требовавшая грандиозного размаха.

Однажды я приехал в Питер в 1987 году, мы провели с Сергеем целый день, обсуждая всякие новости. Он неожиданно вспомнил некролог немецкого авангардиста Йозефа Бойса в последнем номере французского журнала "А-Я", где было сказано, что по мнению Бойса поистине масштабное искусство — это экономика. Такая всеохватная «экономическая» задача как раз соответствовала размаху творчества, к которому Сергей стремился в своей «Поп-механике». Кстати, несколько лет назад в ММОМА проходила очень насыщенная выставка «Йозеф Бойс:Призыв к альтернативе» (рекомендую заглянуть по этой ссылке), но посетителей на выставке было немного, и многие, по моим наблюдениям, были иностранцами. 

Одна из заключительных глав книги Александра Кана посвящена интерпретации того, что случилось с Сергеем Курехиным за год до смерти, когда он внезапно примкнул к НБП Эдуарда Лимонова и стал делать политические заявления. Возможно, это произошло под влиянием идей политолога Александра Дугина, который оставался самым близким Сергею человеком до последних его дней, и будто бы был последним, кто навещал Сергея в больничной палате. Несомненно, Дугин обладает определенной харизмой и даром убеждения, он способен вести за собой. Он автор множества книг по геополитике и евразийству, как бы развернутый ответ Збигневу Бжезинскому.

Ходят слухи, что Дугина слушают в верховных эшелонах власти. Помню, однажды я был на пресс-конференции в редакции «Комсомольской правде», где Дугин горячо возмущался, что какое-то общество велосипедистов является тайным иностранным агентом, так как получает материальную помощь из западных источников. А вскоре после этого был принят закон о некоммерческих организациях: получая средства из-за рубежа, такие организации обязаны регистрироваться, как иностранные агенты.

В отличие от либерального Питера, где в интеллектуальных кругах в основном преобладало западничество и восхищение свободами, дарованными Горбачевым и Ельциным, среди части интеллектуалов Москвы прорастала альтернативная идеология, негативно оценивающая бескрайний либерализм, в перспективе чреватый ущербом для российской государственности. Достаточно назвать имена Солженицына, Шафаревича, Зиновьева, которых называли анти-западниками и националистами. Национал-большевики Александр Дугин и Эдуард Лимонов также резко критически относились к безоглядной свободе, как к опасности для России, ибо хищный западный империализм никуда не делся.

И вот в августе 1995 года Сергей Курехин примкнул к национал-большевикам, выразив свою солидарность с ними в манифесте, опубликованном в одном из журналов. Я узнал об этом из периодики в книжном магазине издательства Ad Marginem в подвале дома композиторов на Новокузнецкой. Однако, читая этот манифест и глядя на ехидную усмешку на снимке Сергея Курехина, я был убежден, что его восхищение блестящими перспективами национал-большевизма по художественному перекраиванию истории и преобразованию общества — это что-то из той же прикольно-провокационной оперы, что и «Ленин — гриб» или намек на идеи Йозефа Бойса, говорившего о масштабном преобразующем искусстве экономики. Сергей с энтузиазмом говорил о национал-большевизме, как о художественном средстве, инструменте для созидания общества будущего, намного более мощном и эффективном, чем обычная мелкая возня художников, не приносящая результатов.

Возможно, Сергей загорелся теми же левыми революционными идеями, которые формировал Казимир Малевич в авангардном художественном объединении УНОВИС («Утвердители нового искусства»), созданном в Витебске в 1919 году на почве всеобщего революционного брожения в умах. В том же 1919 году в соседнем Смоленске были организованы Государственные свободные мастерские, «Свомас», где проповедовали отчаянно смелые идеи переустройства мира силами искусства. Малевич и его коллеги курсировали между Витебском и Смоленском, читали лекции, проводили занятия. В смоленском «Свомас» действовал филиал Витебского УНОВИС, но УНОВИС просуществовал недолго, не более года, так как наступил голод, и авангардисты бросились врассыпную, ища пропитания в Петрограде, Москве, Саратове, Перми. У Малевича открылся туберкулез, а Надя Ходасевич (будущая жена Фернана Леже) рванула в Варшаву и в Париж.

Как я понимаю, Александр Кан много думал о загадочном преображении Сергея Курехина, и высказывает в книге сомнение в том, что его радикальный политический манифест был художественным, а не политическим актом. Мне с этим трудно согласиться. По моим наблюдениям Сергей Курехин был равнодушен к политике, а вот отпустить веселую шутку или устроить провокацию он всегда был готов. Но может быть я чего-то не разглядел? По мнению Александра Кана нарастающая гигантомания проектов «Поп-механики» в конце концов наскучила Сергею и завела его в творческий тупик.

Тем не менее, мне было чрезвычайно интересно прочитать эту книгу. И всякий, кто интересуется творчеством Сергея Курехина и историей такого неповторимого культурного явления, как авангардная «Поп-механика», должен непременно внимательно ее изучить. Несомненно, это необходимый и важный источник, the must. К тому же книга неплохо иллюстрирована множеством фотографий.

Александр Кан. Поп-механика. Иллюстрированная история группы. — СПб.: Амфора, 2014. — 90 с. — Тираж 13240 — (Серия Легенды нашего рока) — Твердый переплет.

Саша Соколов. Последний русский писатель

Саша Соколов — международный человек-загадка. Даже о его отце, глубоко засекреченном агенте ГРУ по кличке Дэви, который по заданию Берии добывал секреты ядерной бомбы, известно больше, чем о его сыне — знаменитом русском писателе.

Что знает о Саше Соколове Иосиф Бродский?

Иосиф Бродский: «Я до известной степени ответственен за его существование....» (интервью Биргит Файт, Лондон, 1991 г.)

Что знает о Саше Соколове КГБ СССР?

«Пойман при попытке перейти советско-иранскую границу».

Что знают о нем в больнице имени Кащенко?

«Дважды был пациентом и членом тайной секретной полиции больных».

Что знают о нем в ФБР?

Все.

Почему беспощадный в своих формулировках Владимир Набоков, обозвавший Нобелевского лауреата Бунина «старой тощей черепахой и пошляком», а «нобелевский» роман Пастернака «Доктор Живаго» — жалкой топорной вещью, именно о нем, о неизвестном Саше Соколове, напишет: трагическая, обаятельная и трогательнейшая книга — «Школа для дураков». А Иосиф Бродский, едва услышав первые страницы, скажет издателям: «Надо печатать!»

Главный роман Саши Соколова «Школа для дураков» называли русским «Над пропастью во ржи», а самого Сашу возвеличивали до «русского Джойса». Для читающей публики Соколов — единственное орудие, которым можно дать залп по ставшему таким популярным Сергею Довлатову.

В 1975 году Саша Соколов пропал из Советского Союза, издал три романа — и не то исчез, не то закрылся от мира. Многие его поклонники уверены, что его давно нет в живых.

Авторы фильма — Антон Желнов и Николай Картозия — не просто выяснили, что великий русский писатель жив, они узнали, что он (как и его отец) все эти годы ведет интересную двойную жизнь. Они искали его в разных странах и обнаружили. И писатель Саша Соколов впервые согласился говорить. Разговор продолжался десять дней. Писатель говорил о жизни, попутно раскрывая секреты тайной биографии — своей и своей семьи.

Конечно, название фильма «Последний русский писатель» может вызвать яростный протест со стороны всех остальных писателей, пишущих на русском языке, а то и спровоцировать упреки национального характера. Но авторы фильма оставляют за собой право нагло считать, что именно родившийся в Канаде 1943 года мальчик Соколов, мальчик, который выжил, и есть «последний русский писатель».

На русском языке о великом русском писателе до сих пор не вышло ни одной биографии. Поэтому фильм «Саша Соколов. Последний русский писатель» — не только интригующий литературный детектив, но и серьезный источник ранее никогда не публиковавшихся документов, фотографий и фактов.

В фильме впервые подробно рассказано:

— о жизни маленького мальчика в семье «особо секретных» родителей,

— о том, кто из друзей предал семью советских агентов,

— об «ордере на убийство», вынужденном бегстве в Советский Союз и о том, как поступил Берия с провалившимся разведчиком,

— о неизвестной жизни мальчика Саши в советской школе, где на переменках он имитировал собственное убийство,

— о двух психбольницах и о том, как родители однажды официально отказались от сына.

И самое главное — фильм повествует о 30 годах жизни Саши Соколова за границей, о которых в истории литературы не написано почти ничего.

Впервые зрители:

— увидят подробное откровенное интервью главного героя,

— рассмотрят более 100 никогда не издававшихся фотографий из личного архива писателя и его конфидентов,

— узнают, почему писатель на самом деле стал затворником и о чем пишет сейчас в своей итоговой книге.

Почему Саша Соколов решил заговорить именно сейчас? Услышьте то, что он хочет сказать вам.

Антон Желнов (ведущий телеканала «Дождь»): «Пока я лично не встретил Соколова и с ним не познакомился, я, как и многие другие, сомневался, а существует ли он вообще? Не коллектив ли это авторов, как, скажем, Козьма Прутков? Ведь Соколов, повлиявший своим творчеством на Владимира Сорокина или на Михаила Шишкина и вообще на русскую литературу второй половины ХХ века, казалось, должен был застыть и остаться вечно молодым где-то там, в 70-х».

Николай Картозия (генеральный директор телеканала «Пятница»): «Для меня „Школа для дураков“ — одна из самых грандиозных проэтических книг, написанных на русском. Я не оговорился. Это не проза. Это проэзия. Своим „потоком сознания“ Александр Всеволодович так мощно ворвался в русскую литературу, что теперь этот поток — национальное достояние, как Южный и Северный потоки. Ну и главное — эта книга объясняет мне, почему я такой. Это — признание в любви к одному из моих создателей».

Саша Соколов (СССР, Канада) — «Рейган назвал СССР «империей зла». Теперь Россия и Америка как бы поменялись ролями»

Последний классик русской литературы Саша Соколов, родившийся во время войны в Оттаве в семье советских разведчиков (да-да, его отец и мать оба работали на Берию!), а ныне пенсионер и лыжный инструктор в Канаде и в штате Вермонт в США, высказывает свои соображения о нынешней ситуации в мире и о литературе.

Саша Соколов пишет так сложно и красиво, что его книга «Школы для дураков» в 70-х ошеломила Владимира Набокова, и тот благословил вступление молодого писателя в литературу, рекомендовав книгу к изданию в маленьком русскоязычном издательстве Ardis в городке Анн-Арбор при Мичиганском университете.

Говорят, Саша Соколов был номинирован на Нобелевскую премию по литературе, но пока не получил ее. Присвоение Нобелевской премии сложный процесс: чтобы ее получить, недостаточно мнения членов шведского нобелевского комитета, нужен целый скоординированный шквал позитивных отзывов от литераторов и университетов из многих стран. Но этого трудно ожидать, так как читать книги Саши Соколова нелегко даже по-русски.

Книга Саши Соколова «Между собакой и волком» без малого 40 лет считалась непереводимой. В конце прошлого года издательство Колумбийского университета в Нью-Йорке выпустило ее в свет в переводе на английский Александра Богуславского. Об этом и не только — наш разговор с автором «Школы для дураков» и «Палисандрии», который стал культовым писателем задолго до того, как это понятие пополнило собой современный русский новояз.

— Поздравляю. Еще одна ваша книга вошла в англоязычную культуру. Вам не кажется несправедливым, что, пока текста нет на английском, его и вообще вроде как не существует?

— Спасибо за поздравление. Я действительно много лет ждал перевода. В первые свои годы жизни на Западе я был наивен, как многие иммигранты. Были какие-то невероятные иллюзии по поводу издания книг, по поводу понимания русских текстов на Западе, по поводу славистики и профессоров славистики…

Ну вот, наконец это случилось. Мой друг Александр Богуславский, как раз профессор славистики, наконец решился на перевод, хотя сам он родом из Польши. Естественно, и я в этом участвовал, и подсказки были от разных специалистов. Текст ведь действительно сложный…

Но я не думаю, что эта книга как-то по-особому прозвучит в Соединенных Штатах или Канаде. Это все-таки авангард, а он востребован в достаточно узких кругах. Так что больших надежд на этот счет я не питаю. Но, во всяком случае, всегда приятно какому-нибудь понимающему человеку подарить такую книгу.

Некоторые люди ведь и здесь стараются, читают. Хотя в целом здесь совершенно иное отношение к чтению. В основном ориентируются на облегченную литературу. Так что для многих это будет тяжелым испытанием — встретиться с такой прозой…

— Ну, надеюсь, все же и удовольствием, как и для множества ваших читателей в России. А почему не сделали авторский перевод? Ведь вот у Набокова, который благословлял ваш литературный дебют, лучшая, на мой взгляд, книга — Pale Fire («Бледный огонь») — вообще написана по-английски…

— Конечно, после 40 лет на Западе я по-английски говорю свободно, и думаю, и сны вижу на английском… Но (переводить) это нужно другую голову иметь, а у меня голова совершенно русская.

Как в свое время сказал Василий Аксенов, он вообще был остроумный очень человек, так вот, он сказал: «Саша Соколов даже молчит по-русски». И это совершенно точно.

А тогда зачем себя переделывать? Мне никогда не казалось, что это так уж важно. Ведь все равно я никогда не выучу все языки, на которые, скажем, меня уже перевели. Их то ли 20, то ли 30 — не помню. Допустим, я начну писать по-английски. А испанский тогда? А французский?

— Я про ваше отношение к английскому заговорил в том числе из-за вашей биографии. Вы же родились в Оттаве, причем в военном 1943 году. Расскажите, пожалуйста, немного о ваших родителях. Как сложилась судьба у них? Отец у вас, как я понимаю, в разведке служил? Как его звали по имени-отчеству?

— Всеволод Сергеевич Соколов, мать — Лидия Васильевна. Сложилось так, что Берия (Л.П. Берия возглавлял в 1943 году НКВД СССР, персонаж романа «Палисандрия». — Прим. ТАСС) послал его в Канаду со специальной миссией.

Отец был тогда в звании майора, а задание было не из простых: надо было выкрасть каким-то образом чертежи атомной бомбы, которая уже имелась у американцев. Официально отцу предстояло работать в Оттаве заместителем военного атташе.

Он считался очень ценным специалистом. Окончил бронетанковую академию, до этого — Бауманский институт. Несколько месяцев был командиром батальона на фронте, горел в танке. Потом его отозвали, он окончил разведшколу и получил назначение в Канаду.

Считалось, что там работать удобно, не так заметно. Страна сама по себе как бы на отшибе, но оттуда удобно было наезжать в Штаты, встречаться с нужными людьми, в том числе, конечно, с коммунистами. Вообще, многие помогали. Потом их всех арестовали, всю группу. Потому что нашелся предатель, Игорь Гузенко…

— Да, это известная история. Но о предателе мы говорить не станем, а вот родителей ваших помянем. Их тогда, слава Богу, просто выслали на родину. А теперь они живы?

— Нет, они умерли в 2000 году, оба в возрасте 86 лет. Я даже толком не знаю, при каких обстоятельствах. Говорят, что самоубийство…

— И все равно — царствие им небесное. А возвращаясь к линии разговора, хочу вас спросить: вы сами кем себя теперь считаете? Голова у вас, вы говорите, русская, но живете-то вы не в России…

— По сути я совершенно русский человек. А по статусу — канадец русского происхождения, или просто русский канадец.

— А живете в основном в Канаде или в Америке?

— В Канаде, в Америке, в Европе и часто в Крыму. Вообще, мы с женой любим путешествовать. В Греции жили года два. Это одна из моих любимых стран. Средиземное море вообще прекрасно.

— А я, кстати, читал, что у вас рукопись сгорела в Греции в каком-то доме. Это правда?

— Да, это правда. Сгорела со всем домом. Мы тогда как раз уезжали с женой в Москву в первый раз, когда все открылось при Горбачеве.

Казалось, что можно вернуться. Советского паспорта у меня уже не было, и я в 1989 году вернулся с канадским паспортом. А все вещи мы оставили у одной знакомой бельгийской художницы.

Она много лет жила на одном греческом острове и практически никуда не уезжала. А тут уехала на соседний остров буквально на один день. А вернулась на пепелище…

— И что, рукопись восстановить не удалось?

— Да нет, что вы. Я же пишу очень тяжело. Стихов-то своих и то не помню, а уж прозу…

— Ну вот, а Воланд утверждал, что рукописи не горят. И книга в итоге так и не вышла?

— Нет. Нет.

— Жалко невероятно. Но раз уж об этом зашла речь, а что-то еще у вас уже есть готовое? Или задуманное, что нам еще предстоит прочитать?

— Всегда что-то пишется. Но не всегда хочется показывать, что получилось. Максимализм — очень тяжелая болезнь. Если я нахожу какие-то шероховатости в рукописи, я не могу ее показывать. А неоконченные рукописи вообще никогда никому не показываю.

—​ То есть из этого я делаю вывод, что у вас в работе есть рукописи, которыми вы пока не настолько довольны, чтобы их кому-то показать. Правильно?

— В общем, да.

— Будем их ждать. А пока вернемся к основной нити разговора. Вы уехали из СССР, насколько я помню, в 1975 году. В 1985 году вышла «Палисандрия». Когда я ее читал в Нью-Йорке, помню преследовавшую меня мысль: это текст, который в Москве не будет напечатан никогда. Настолько он был антисоветским…

— Да что вы! Я так не думаю об этом тексте. Это же просто пародия — на западную кремлинологию, на всякие шпионские детективные романы, действие которых происходит в Москве, на порнографические романы.

Целый букет рассуждений на все эти темы. Можно сказать, что я издеваюсь над западными представлениями о Советском Союзе, о России. А ничего собственно антисоветского там нет.

Да, действие происходит в Кремле, участвуют какие-то исторические фигуры. Но это же все буффонада.

— Понятно. Но это все равно реакция на нечто такое, что вас сильно задело, возмутило. И для вас, как писателя, это оказалось плодотворным. А в американской, в канадской жизни вас что-то так же сильно задевает?

— Задевает. Меня, как и многих, скажем так, интеллигентных иммигрантов, в свое время шокировало, что американцы уже несколько поколений практически ничего не читают. Я говорю об обычных, средних людях.

А если поговорить с верующими, что я делаю регулярно, то выясняется, что многие даже не читали Евангелия. То есть в церковь они ходят как бы просто пообщаться с соседями, послушать священника.

— А вы в какую церковь ходите? В православную, в протестантскую, в католическую?

— В основном в католическую.

—​ А я в православную. И там, конечно, тоже встревожены обмирщением американской церкви, но считают, что православные пока удерживают свою позицию…

— Ну я же не как верующий туда хожу, а как писатель…

— И какое у вас суждение об американцах?

— Американцы, конечно, имперский народ. Они очень поверхностны. Знают очень мало о мире за пределами своих границ. Потому что считают, что им и незачем особенно глубоко вникать в то, что происходит где-то в Европе или в Азии. Дескать, у нас самих все хорошо, мы самые сильные, лучшие и проблем никаких. Все это, разумеется, пока у человека есть работа.

А канадцы — более вдумчивые люди. Живут в тени большого брата и стараются сохранять свои культурные ценности. Они более открыты, стараются следить за европейскими событиями, в том числе в области культуры…

— А если бы вы выбирали себе тему из американской жизни, то о чем бы стали писать?

— О людях какого-нибудь маленького городка. Это еще интересно. А большой город — нечто безликое…

— А политика вас интересует? Скажем, вся эта нынешняя кутерьма вокруг нового президента США Дональда Трампа? Вот вашим бы пером все это описать…

— Интересует, но чисто как стороннего наблюдателя. Конечно, любопытно, чем все это закончится. Как сказал бы Палисандр (Палисандр Дальберг, от лица которого ведется повествование в «Палисандрии». — Прим. ТАСС), «я бы удвоил посты».

— То есть большого доверия у вас ко всему этому пока нет. А как вы считаете, у Трампа может получиться «поладить» с Россией, как он обещает?

— Дай ему Бог пережить это все. Думаю, что он, конечно, может что-то изменить и уже пытается. Хотя истерика, конечно, страшная — особенно по обоим побережьям, где живут в основном люди образованные. Но при этом вся середина страны — за него. Да и во Флориде, кстати, повсюду плакатики с его именем. Правые консерваторы готовы за него сражаться.

— В русской литературе вы, на ваш взгляд, продолжаете какую-то традицию? Есть ли писатели, которых вы считаете своими учителями?

— Каких-то определенных учителей у меня не было. Читал, что все мы читали, — и в школе, и на журфаке. Мой любимый писатель — Лермонтов. Бунин тоже великий совершенно человек. Но ведь и его многие совершенно не понимают. Мне часто приходилось этому удивляться.

Я очень многому учился у западных писателей — и классиков, и тех, чьи имена сейчас уже не помню. Скандинавские авторы были блестящие. Джойс, конечно, — из того, что можно было читать.

Но ведь вот Набокова я же не читал до приезда в Америку. Слависты, профессора не верят, что я его не читал до того, как написал «Школу для дураков». А я в Москве знал, что есть некто Набоков, написавший какую-то порнографическую «Лолиту», но и только. А реально прочитал только в «Ардисе», в библиотеке у Карла Проффера (издательство, где печаталась «Школа для дураков», и его хозяин. — Прим. ТАСС).

— Хорошо, с предтечами понятно. А вот «продолжателей», точнее подражателей, у вас, на мой взгляд, легион. Согласны ли вы с этим, и если да, то как к этому относитесь?

— Знаете, когда я в первый раз вернулся в Советский Союз в 1989 году, как раз из Греции тогда приехал, то с жадностью набросился на толстые журналы. На Американском континенте трудно было достать новинки. Кое-что доходило, в университетских русских библиотеках что-то оседало, но интернета ведь не было.

И я был удивлен, увидев массу текстов, которые будто я написал. Как бы я написал и просто забыл. Вот тогда я понял, что, видимо, действительно как-то повлиял…

— Кого-то можете выделить как наиболее одиозного или, наоборот, наиболее талантливого, кто вам понравился?

— Конечно, есть очень талантливые люди. Есть такой Денис Осокин, сравнительно молодой. Ну, конечно, (Михаил) Шишкин. Ну (Владимир) Сорокин… Я даже заметил, что и «старая гвардия» пыталась писать нечто в моем стиле. Как покойный Нагибин, бывший муж Ахмадулиной.

Я уж не беру Солженицына, своего соседа по Вермонту. Лично с ним, правда, я никогда не встречался. Но заметил, что в «Красном колесе» у него появился такой старческий «формализм».

Хотя ему это не шло: он был классическим русским писателем и ему не нужен был никакой авангард. Но он постарался: может быть, ему просто стало скучно писать по-старому. И он решил, так сказать, тряхнуть новизной…

— Забавная фраза. Но вот, кстати, и Солженицын, и Бродский, и Аксенов, и Довлатов, и многие другие оказались в Новом Свете. Вы здесь как-то пересекались с ними, влияние взаимное было? Или жили врозь?

— Я-то жил всегда один. Я ведь единственный, наверное, из всех пишущих людей в Америке жил не в городе. Пытался жить в Вашингтоне, Нью-Йорке, но не выдерживал больше нескольких месяцев. Правда, в Лос-Анджелесе прожил пару лет, но Лос-Анджелес — это и не город. Эдик Лимонов хорошо про него сказал: «Двести километров сараев вдоль моря»…

А с людьми с некоторыми я просто был знаком случайно: встречался на каких-то конференциях. Вот Бродского я хорошо знал, потому что мы с ним жили в Анн-Арборе, маленьком городке, где он преподавал. И там же жил наш издатель. Но никаких тесных отношений не было.

Лучшие отношения у меня были с Аксеновым. Мы с ним встречались каждое лето, потому что он приезжал в Вермонт. Он там снимал дачу, а я жил постоянно, и мы очень хорошо общались. Было очень интересно, такая для меня была летняя отдушина, было с кем поговорить…

Потом были еще две русские летние школы, куда приезжали писатели. И Окуджава приезжал, и Трифонов, и многие другие из Советского Союза… Но близкого общения не было. Я жил в сельской местности. И знаю настоящую американскую жизнь…

— Солженицын же тоже считался отшельником…

— Солженицын был совершенно закрыт. Он сам себя закрыл от окружающей действительности американской. Жил за высоким забором и почти не появлялся на людях. Его иногда видели разве что где-нибудь в «Макдоналдсе», как ни странно. Почему-то отказывал себе даже в хорошем ресторане, возил семью в «Макдоналдс»…

Вообще-то он совсем не знал американской жизни. Он ведь и языка даже не знал по-настоящему… Университетская интеллектуальная Америка, конечно, тоже есть, но она очень маленькая. А я хорошо знаю Америку не абстрактную, а настоящую, поскольку жил среди реальных конкретных людей. «Чисто конкретных»…

— При всем том вас самого называли — во всяком случае в России — «русский Сэлинджер». Отшельник такой, пишущий в стол. Это корректное сравнение, по-вашему?

— Еще и с буддистским уклоном оба-два мы, да?

— А у вас есть буддистский уклон? Я не знал просто…

— Ну конечно… Вот один из соавторов фильма, который сейчас выйдет («Саша Соколов. Последний русский писатель», Первый канал, 11 февраля. — Прим. ТАСС), говорит, что его поразил буддизм «Школы для дураков». Но в то время я практически не был даже знаком с этой философией…

— А сравнение с Сэлинджером вам все же как? Глупость просто?

— Ну я не тусуюсь, не рисуюсь. Просто живу там, где мне хорошо. Место должно быть действительно красивым. Вот опять-таки город я не перевариваю, и он не переваривает меня. Не понимаю, зачем нужно всем толпиться в одном месте.

Тем более что я никогда не был, скажем, театралом. В Большом театре был, может быть, два раза в жизни, в Мавзолее — ни одного. А кино я вообще не люблю. То есть люблю, но документальные фильмы, а не художественные. И тогда какой смысл толкаться где-нибудь в Нью-Йорке? Глаза мои отдыхают в Европе. Я и езжу отдыхать в Европу…

— Но за событиями в России вы ведь следите? Как вы их оцениваете? В правильном направлении они, на ваш взгляд, развиваются или нет?

— Думаю, все сейчас выглядит гораздо лучше, чем, скажем, 10 или 20 лет назад. Потому что люди наверху стараются хоть какой-то порядок в стране навести. А на международном уровне все, по-моему, как нельзя лучше.

— И нынешний скандал вокруг России вас не смущает?

— Ну этот скандал продолжается уже несколько лет…

— Надеюсь, при Трампе он приутихнет…

— Ему нелегко будет подавить этот всплеск фальшивых таких эмоций вокруг межпартийной жизни. Усмирить массмедиа. Журналистов, которые поразительно оказались продажны. Как никогда раньше. Да, была и раньше ложь, со всех сторон. И со стороны советских журналистов, и на Би-би-си даже, и на «Голосе Америки», и так далее. Но такого, как сейчас, я вообще не помню.

— Я тоже. Честно вам скажу, я даже удивился…

— Вообще-то это следствие малой культуры, малой образованности и журналистов, и политиков. Люди каждый день демонстрируют непонимание и незнание фактической ситуации в мире…

— Позволю себе вам возразить. Простые люди действительно не знают. Но так называемая элита, на мой взгляд, все прекрасно знает и понимает и просто подбирает те факты, которые ей удобны и выгодны. Это к идущему сейчас в США спору об «альтернативных фактах»…

— Я читал ваше эссе на эту тему и в целом с вами согласен. Но ведь, если человек профессионал, у него должны быть какие-то принципы. Он образован, воспитан, самовоспитан. И должен работать в нейтральном духе. Ведь объективность — основной принцип журналистики…

— Мне кажется, у американцев это и в характере есть, даже помимо политики. Русский человек полезет спорить, доказывать свое, а американец промолчит. Хотя он, может быть, и в курсе дела, и совершенно не согласен с вами…

— Совершенно верно. В последние годы это стало чуть ли не принципом. Не говорить о политике в компании. Этого избегают, это считается неприличным.

Это все тот же либерализм, все та же политическая корректность. А вдруг, мол, ты кого-то обидишь своим мнением? Но на самом деле мы же знаем, откуда ноги растут у этой политической корректности. Это еще один способ заткнуть рты всем, чтобы никто ничего лишнего не говорил, не обсуждал.

Между прочим, у меня вообще есть одна смешная теория — насчет курения в общественных местах. Ведь курение запретили категорически, и все сразу послушались. Во всяком случае здесь — уж не знаю, как в России. И мне пришло в голову, что одна из целей запрета на курение — чтобы люди поменьше общались. Курение же очень располагает к общению. Так под запрет его!

Чтобы не обменивались информацией. Здесь же она строго дозирована. Если только смотреть американские телеканалы, слушать американское радио и читать американские газеты, то многого ведь не узнаешь. Есть такая вещь, как умолчание, и она здесь очень широко используется. Умолчание — тоже форма лжи.

—​ Но вы же сами в свое время бежали сюда. Физически пытались бежать через советскую границу. Думали, где это лучше сделать, — в горах, на море, еще где-то. Ну вот, добежали, а здесь свое «затыкание ртов» и «умолчание». И оно того стоило?

— Да, конечно, стоило. Об этом я никогда не жалел — о том, что я уехал из Советского Союза. Потому что я действительно не любил советскую власть, очень не любил. Я вообще не люблю какие-либо запреты. Как это у Пьера Безухова было, про «мою бессмертную душу»…

Но с тех пор, как я уехал, мир изменился. Все перевернулось, поменялось местами. Некое мировое зло, блуждающее по миру. Так я себе это объясняю. В свое время Рейган (40-й президент США Рональд Рейган. — Прим. ТАСС) назвал Советский Союз «империей зла». А вот теперь я боюсь, что эта «империя зла» называется по-другому. Вот в чем дело.

Россия и Америка как бы поменялись ролями. И меня это страшно удручает. Но куда уж теперь отсюда уезжать… Я же все равно в основном в Канаде живу, а это другая страна, другое общество. Там все-таки выносимо, как-то можно жить…

— А в Крыму вы в последний раз когда были?

— Два года назад. До этого я много лет подряд ездил в Крым, когда он был еще украинским. Потому что не нужно было виз. А теперь парадоксальная вещь: нам теперь нужны визы, чтобы въехать в Крым…

Скажу так: Крым — это моя летняя родина. Каждое лето, как только заканчивалась школа, мама отправляла меня в Крым на все три месяца. Так что я там частично вырос, и это важное для меня место, с которым многое связано. Вы же наверняка хотите меня спросить, что я думаю о Крыме в политическом смысле?

— Да, наверное.

— Я думаю, то, что происходит сейчас между Россией и Украиной, — это большая политическая ошибка, которая будет исправлена. И в конце концов в исторической перспективе все это уляжется и вернется на свои места. В этом смысле у меня взгляд скорее не имперский, а общеславянский. Мы не должны быть врагами, а наоборот.

А сам Крым… Я рад, что Крым удалось спасти от разрушения. Это был ход верный. Думаю, это был верный ход. Важно, что с него началось некое восстановление национальной гордости российской.

Беседовал Андрей Шитов

Агата Кристи. Встреча в Багдаде

Богатое воображение и неожиданно свалившаяся на голову любовь к неизвестному красавцу занесли юную девушку Викторию Джонс из Лондона на край света, в Багдад. Это случилось накануне событий мирового значения — саммита глав крупнейших держав мира в Багдаде. От советской России на саммите должен присутствовать Дядюшка Джо. То есть Сталин? Впрочем, имя Сталина в романе не упоминается, как и имя президента США. Во время этой исторической встречи, напоминающей известную встречу в Тегеране в 1943 году, должны решаться какие-то важнейшие вопросы, касающиеся будущего всего мира.

Добравшись до Багдада, Виктория Джонс оказывается в эпицентре кровавой политической игры, устроенной организацией неких политических фанатиков, рвущейся к власти над миром ради создания Нового Порядка, противостоящего американскому капитализму и советскому коммунизму. Девушка оказывается в окружении авантюристов, убийц, спецслужб и разведок. Здесь же трудятся археологи, раскапывающие в песках пустыни уникальные исторические памятники Вавилона и Месопотамии.

Любовь и приключения, шпионаж и убийства, археология и политика, опасность и погоня – все переплелось в этой приключенческой книге великой рассказчицы Агаты Кристи, написанной в 1951 году. Впрочем, в мировой политике писательница определенно разбиралась довольно поверхностно. О холодной войне ни слова. Вместе этой войны намечается некое сотрудничество СССР и США против некой третьей силы, напоминающей нацизм, недавно ликвидированный во время мировой войны. Да и детективом этот роман назвать трудно, так как нет загадки, которую может разгадать читатель вместе с автором, хотя какая-то таинственная и интригующая недосказанность есть и сопровождает повествование с первых страниц романа, пока не раскрывается на последних его страницах.

Агата Кристи. Встреча в Багдаде (= Багдадская встреча, They Came to Baghdad) / Переводчики: Инна Бернштейн, А. Креснин, Сергей Самуйлов. — М.: Международный книжный дом, 1998. — 384 с. — Тираж 11000.