Рот вырос в Ньюарке, штат Нью-Джерси, и люди, населявшие городок его детства, стали персонажами всех его книг. Дети, спавшие на двухэтажных койках в тесных комнатках домишек, которые в послевоенные годы снимали в окрестностях Нью-Йорка евреи-служащие (сами они — дети недавних переселенцев из России, Литвы, Польши, Венгрии), росли и на страницах романов Рота, становились типичными американскими евреями следующих поколений: врачами, преподавателями, литераторами.
Но одновременно он главный анфан-террибль: в синагогах книги Рота только что не жгли, что, разумеется, вызывало все более ожесточенные выпады с его стороны и толкало на все более смелые эксперименты. Это противостояние, отчасти навязанное, в результате стало локомотивом писательского успеха Филипа Рота.
Рот безостановочно пробовал новые формы, испытывал хороший вкус на прочность, проверял границы дозволенного. В 60-х он писал книгу об онанисте, в 70-х — эту повесть о мужчине, превратившемся в женскую грудь; в 80-х вышел его роман из пяти частей, где каждая противоречила остальным, в 2000-х — антиутопия об американском фашизме. Многие из этих книг стали вехами в американской литературе, они отмечены всеми мыслимыми литературными наградами — кроме Нобелевской премии. И тот факт, что ее Филип Рот не удостоился, считается одним из самых главных недоразумений в ее истории.
Повесть «Грудь» входит в состав трилогии о профессоре Дэвиде Кепеше. «Грудь» (The Breast) (1972, рус. перевод 1993). «Профессор Желания» (The Professor of Desire) (1977, рус. перевод 1994). «Умирающее животное» (The Dying Animal) (2001, рус. перевод 2009).
Повесть рассказывает историю профессора изящной словесности Дэвида Кепеша, однажды внезапно превратившегося в женскую грудь. Он преподает своим студентам литературные тонкости произведений Кафки, Гоголя, Свифта, где происходят подобные метаморфозы. Но тут вдруг сам переживает такую невероятную трансформацию.
Значительную часть повести занимают споры профессора, превратившегося в слепую грудь ростом с взрослого человека и весом 155 фунтов, которая лежит в гамаке и добрую половину повести спорит с другими персонажами так ли это на самом деле или ей только кажется это превращение, или профессор находится в психиатрической больнице, чтобы излечиться от такой галлюцинации или сновидения. Эти споры так продолжительны и утомительны, что читатель начинает сомневаться: а не является ли грудь в самом деле плодом фантазии психически нездорового профессора, начитавшегося о кафкианских превращениях человека в жука и принимающего слишком серьезно фантастический «Нос» Н.В. Гоголя. Вот отрывок, который наглядно иллюстрирует такую неясную двойственность:
Я боюсь, мои посетители будут уверять меня, что это чистое безумие — лежать здесь в гамаке в таком состоянии, ведь я отличный парень, который мужественно все это переносит — слушает пластинки, беседует с психоаналитиком и тридцать минут в день посвящает, словно благовоспитанный школьный учитель, мечтаниям о неистовом сексе… И мог бы позвать к себе приятеля и сказать ему: «Я хочу выбраться отсюда. Давай заберем с собой все эти трубки и катетеры, которые нужны для поддержания моей жизнедеятельности. Давай наймем сколько надо врачей и нянек, которые будут присматривать за мной. Мне надоело бояться потерять Клэр. Пусть она уходит и найдет себе другого любовника, чью сперму ей не придется глотать, и пусть она заживет с ним нормальной жизнью. Я устал от стараний не утратить ее доброту. И я устал от пустой болтовни отца, он мне надоел! И сколько Шекспира я могу прослушать в течение жизни? Я знаю, что все великие пьесы мировой драматургии записаны на пластинки. Я знаю, что мог бы слушать Софокла и Шеридана, и Аристофана, и Шоу, и Синга, и Расина и так далее — но зачем? Только чтобы убить время? Но для женской груди это довольно-таки гнусное убийство времени. Приятель, я хочу сколотить миллион. Я не думаю, что это будет очень сложно. Если «Битлз» сумели собрать полный стадион в Нью-Йорке, чем я хуже? Нам надо хорошенько все обдумать, ибо для чего нам наш драгоценный разум, как не для обдумывания подобных штуковин? Чтобы прочитать побольше книг? Я заработаю сотни тысяч долларов. И у меня будет много девочек. Я хочу, чтобы это были двенадцати-тринадцатилетние девчушки. Их будет сразу три, четыре, пять, шесть. Они будут лизать мой сосок все сразу. Они будут голенькие, будут хихикать, похлопывать меня, и сосать, сосать не переставая целыми днями. Мы их найдем — сам знаешь где. Если «Роллинг стоунз» где-то их находят, если Чарлз Мэнсон их находил, то и мы сможем. И еще у нас будут женщины, которым захочется широко расставлять свои ляжки навстречу столь невиданному и захватывающему чуду, как мой сосок. Мы удивимся, как много женщин — замужних матерей в том числе — будет толпиться у меня под дверью, все — в шиншилловых шубах. Нам останется только выбрать самых-самых красивых, только из хороших семей и только похотливых. И я буду несказанно счастлив. Да, я буду несказанно счастлив. Помнишь Гулливера в Бробдингнеге? Как он любил разгуливать по грудям горничных, меж сосков? Но это не доставляло ему, бедняге, удовольствия. Это ведь был гуманный британский лекарь, дитя Века Разума, который рисковал жизнью в стране великанов на краю света. А здесь, друг мой. Страна Неограниченных Возможностей в Век Самореализации, и я — Дэвид Алан Кепеш, Сиська, я буду жить как мне захочется!
Остается загадкой, о какой сперме говорит профессор Кепеш, ставший грудью? У него нет никакого секса, о сексе он только мечтает, но всюду тычет своим огромным соском, пристает к нянечке, ежедневно обмывающей его до эротического возбуждения, требуя от нее вставить свой сосок ей в вагину, а когда нянечку заменяют на мужчину, прицеливается своим соском в его рот и анус.
Сама грудь сплошная эрогенная зона, но ничего не видит и не знает, что вокруг творится. В палате наставлены камеры, его показывают по ТВ, над ним смеётся вся Америка и редкие посетители. Все это превращается в непрерывное копание: а точно ли я превратился в грудь или это форма помешательства, а на самом деле я нахожусь в сумасшедшем доме?
Не стану утверждать, будто я хорошо понял смысл этой повести Филипа Рота, так как некоторые страницы повести навевали на меня откровенную скуку и казались избыточными. Кстати, его традиционная еврейская тематика здесь начисто отсутствует, но и сексуальная тоже не доминирует. Большая доля текста представляет собой какие-то невнятные, но многословные дискуссии с самим собой и споры с другими персонажами о том, превратился профессор Кепеш в грудь или это ему только кажется. Но прочитав эту повесть трудно отделаться от образа большой молочной железы, сплошной эрогенной зоне, стенающей о своей судьбе.
Комментариев нет:
Отправить комментарий