Д. М. Томас. Арарат

Беру с полки книгу, которую перечитывал шесть лет назад. Теперь многие книги легко доступны в интернете для бесплатного скачивания. Бывает интересно перечитать то, что сам я написал о прочитанных романах Д. М. Томаса несколько лет назад. Недавно я скрупулезно перечитывал последний его переведенный роман «Вкушая Павлову», сопоставляя с биографией Фрейда и вчитываясь в обширный авторский комментарий в конце книги, а теперь захотел вновь заглянуть в роман «Арарат», написанный в 1983 году, где действие происходит в России и СССР, и на страницах то и дело мелькают персонажи (Сахаров, Солженицын и др.), одно упоминание которых в ту эпоху интерпретировалось коммунистическими властями, как антисоветская пропаганда.

Пропаганда в тоталитарном государстве была тотальной. В 1966 году я учился в девятом классе, и тогда я прочитал в журнале «Юность» потрясающий роман Анатолия Кузнецова «Бабий Яр». Тираж журнала с этим романом превышал 2 млн экземпляров. В ту пору Анатолий Кузнецов считался в СССР одним из самых ярких, талантливых и прогрессивных литераторов, одним из «отцов-основателей» так называемой «исповедальной прозы». Его роман-документ «Бабий Яр» стал едва ли не самым крупным событием в советской литературе того времени. Потом Кузнецов сфотографировал рукописи, и в 1969 году, захватив их, бежал из СССР. Так случился просто оглушительный политический скандал, сильная пощечина режиму. Его книги перестали выдавать в библиотеках, книги изъяли из продаж в СССР. Имя Анатолия Кузнецова исчезло, будто его никогда не было, и даже о событиях в Бабьем Яру публично вспоминать было недопустимо до смерти писателя в 1979 году.

Дональд Майкл Томас родился 27 января 1935 года в Великобритании, когда она еще была громадной империей и официально именовалась Великой Британией, а ныне, после распада империи, именуется скучно и бюрократично: Соединённое Королевство Великобритании и Северной Ирландии. Томас популярный британский писатель, поэт, переводчик, знакомый российскому читателю по романам «Белый отель», «Вкушая Павлову» и «Арарат». В Британии писатель позиционируется как «аутсайдер», однако его работы признают шедеврами литературного постмодернизма в континентальной Европе и Америке и изучают в университетах в курсе филологии и литературы.

Томас с отличием (First Graduate Honours) закончил в 1959 году Оксфордский университет по английскому языку, после чего некоторое время работал в Австралии и США, пока не вернулся в свой родной Корнуэлл.  В 1950-е годы Томас активно изучал русский язык, знание которого впоследствии он успешно применил в своём творчестве. В это время Томас обнаруживает интерес к русской литературе, в частности к поэзии Александра Сергеевича Пушкина и Анны Ахматовой. Эта страсть писателя нашла позже отражение в его общепризнанных переводах этих поэтов, а также в серии из пяти романов, объединённых названием «Русские ночи», своеобразной дани благодарности Пушкину.

В России в настоящее время переведены несколько романов Д. М. Томаса, в том числе наиболее известный его роман «Белый отель» (The White Hotel), написанный им в 1980 году — полуфантастическая драма в пяти частях-главах о русской оперной певице, страдающей фантомными болями и подвергнутой Зигмундом Фрейдом психотерапии.

 Тема психоанализа становится центральной и в другом переведённом на русский романе Томаса — «Вкушая Павлову» (Eating Pavlova). В нём главным героем выступает сам Зигмунд Фрейд, в сентябре 1939 года находящийся на смертном одре в Лондоне и пытающийся поделиться с невидимым собеседником своими сокровенными воспоминаниями, фобиями и потаёнными желаниям.

Кроме того, в России был издан роман Томаса «Арарат» — первый и единственный в русском переводе из «Квинтета русских ночей». Это роман-импровизация — вольная фантазия на тему героев пушкинского «Медного всадника». Остальные четыре романа почему-то так и не перевели на русский. Подозреваю, это непростая задачка. А может быть были и другие причины?

В романе «Белый отель» возникает мучительный вопрос героини: «…жизнь – это добро или зло?.. Совокупление добра и зла для сотворения мира?..» Ответа на этот вопрос, естественно, нет, так как Эрос и Танатос находятся в вечном противостоянии, и их слияние невозможно, хотя остается мощным движителем художественных открытий.

Эта задача обозначена в «Квинтете» зловещей фигурой некоего Финна, некоего нордического скандинава, участника всех боен и массовых убийств, а заодно – по иронии автора – лауреата Нобелевской премии мира. Финн — метафора мирового зла и жестокости.

Прогуливаясь по палубе, я наткнулся на Финна. Он подошел ко мне и начал говорить, как будто разговор и не прерывался.

– В тысяча девятьсот восемнадцатом году, – сказал он, – я был в Баку. Мне было приказано убивать армян прямо на улицах. Вся Сурахановская была усеяна трупами детей не старше девяти-десяти лет. У многих было перерезано горло, других закололи штыками. Мне пришлось вести машину прямо по детским трупам. Хруст ломающихся костей был отвратителен. На колеса автомобиля намотались внутренности трупов. Позже, в Смирне, мне приказали поджечь армянские кварталы. Тысячи орущих людей бросились в сторону доков, надеясь спастись там на кораблях, и всех их утопили. Я видел, как одна бедняжка родила как раз в тот момент, когда ее спихнули в гавань.

Мы принялись молча прогуливаться.

– Вы сказали, что были в Бабьем Яру, – спокойно заметил я.

– Да. Опять-таки, было необходимо избавиться от тех евреев, но если бы мне пришлось столкнуться с этим снова, думаю, можно было бы действовать с меньшей жестокостью. В избиениях особой нужды не было, хотя в то время мы полагали, что они помогут сделать их покладистыми и притупить их чувства – с тем, чтобы потом они могли безропотно принять смерть. В этом смысле битье очень действенно… Какой чудесный вечер, – заметил он.

Мы взглянули на небо. Видны были все созвездия, и они сверкали намного ярче, чем если наблюдать их с суши. Особенно поразителен был Орион.

– Однако, – продолжил он, – за исключением первых нескольких дней в Бабьем Яру, с еврейским вопросом я сталкивался мало. Мне главным образом приходилось иметь дело с цыганами. В Югославии доводилось видеть, как милиционеры-усташи разрывали детей на части или забивали их до смерти о деревья. Усташи были настоящие звери. Однажды, помню, мне приказали заставить девушку рыть яму, а мать ее, на седьмом месяце беременности, была в это время привязана к дереву. Затем мне велели взрезать ей живот, вынуть дитя и швырнуть его в яму. Мать последовала туда же, а затем и девушка, после того как мы ее изнасиловали. Мы засыпали их землей заживо. Это только один пример из сотен – но и один из тех немногих случаев, когда я сам вынужден был запятнать свои руки. Цыгане перед смертью вели себя очень непристойно. Евреи, идя на смерть, были сосредоточенны, они стояли под расстрелом неподвижно; цыгане же орали, визжали и непрестанно дергались. Когда закончилась война, я работал в Индии, Африке, а позже и в Индокитае.

– Когда вы вышли в отставку? – спросил я.

Старик вздохнул.

– По-настоящему я никогда не выходил в отставку. Такие люди, как я, незаменимы. Или, по крайней мере, считают себя таковыми. В сущности, незаменимых нет, всегда найдется кто-то, готовый занять твое место.

На этом мы закончили и порознь пошли по своим каютам.

Или вот еще выразительный отрывочек из романа «Арарат».

– Боюсь, у вас могло сложиться неверное мнение касательно моего участия в решении еврейского вопроса. Я занимался им достаточно широко. Как я и говорил, большая часть моего времени была посвящена цыганам, но я вдобавок бывал в таких лагерях, как Дахау, Биркенау, Бельзен, Аушвиц, Собибор, Майданек, Треблинка. Это не было легким делом. Большинство людей считают, что все там работало, как хорошо смазанная машина, но это не так. Система часто оказывалась на грани краха. Нам приходилось постоянно импровизировать, решая те или иные вопросы. И ничего не стоит сейчас, на нынешнем отрезке времени, строго осуждать наши действия с моральной точки зрения; совсем другое дело, когда вы находитесь в самой гуще событий, пытаясь действовать как можно лучше в труднейших обстоятельствах.

Черный шар, ключевой в этой игре, остановился возле борта в очень неудобной позиции. Одним из своих яростных, кажущихся бессмысленными ударов ему удалось заставить его дважды изменить направление и закатиться в среднюю лузу.

– О тех временах я помню не очень много. Старость, дорогой Виктор! «Кто теперь вспоминает об армянах!» – сказал мне как-то раз Гитлер; и это, конечно, правда, если говорить в общем. Но лично я куда четче помню те события, что происходили, когда я был молод. Бельзен представляется мне очень смутно, но долина Маскат по-прежнему очень живо встает перед глазами.

Какое-то время мы прогуливались по палубе. Завтрак раньше семи не подавали, оставалось еще полчаса. Вода блистала в свете восходящего солнца. Я заметил несколько коричневых плавников, следующих за кораблем, и указал на них Финну.

– Да, тигровые акулы, – сказал он. – Стервятники.

– Впервые вижу акул вживую, – сказал я, немного волнуясь.

– А вон там мако – смотрите! Синяя! – Он поднял простертую вперед руку, и указующий жест превратился в дружеское приветствие. – Вот это акула! Смелая, быстрая, агрессивная. Ее называют «синей молнией». Она не питается мусором, как тигровые акулы. Эти ждут, когда из камбуза выбросят отходы. Они жрут все подряд – черепах, людей, экскременты, жестянки, куски угля – и, разумеется, друг друга. Однажды я видел, как на лебедке поднимали мако, и на нее набросилась тигровая акула. Выпрыгнула из воды и разорвала ей брюхо. Я отчетливо видел, как она мгновенно проглотила печень мако – весом, наверное, в целый пуд. Мерзкие твари.

Меня передернуло, и я сказал, что мне придется с часок отдохнуть у себя в каюте, прежде чем я смогу пойти завтракать. Старик рассмеялся и сказал, что ему жаль, если он отбил у меня охоту съесть вареное яйцо.

– Или печень, – добавил я сухо.

Этот роман-импровизация построен как серия вложенных импровизаций. Прошлое сменяет настоящее.

Переводчик Георгий Яропольский позволил себе некоторые шалости, написав к роману предисловие под заголовком «Посвящается Пушкину», хотя в романе Д. М. Томас ясно указывает: «Посвящается А.Л.», но не сообщает нам, кто это. И в скобках добавляет некую эротическую картинку, непонятно откуда почерпнутую:

(Предвижу и вопли. Ну разумеется, особенно после прецедента с бедным В. Сорокиным! Да что Сорокин – вспомним-ка Абрама Терца! Что скажут «пушкинисты» на то, что продолжение «Египетских ночей» Сурков пишет после бесплодной попытки мастурбации? Что скажут они насчет того, что в первом же романе из посвященной Пушкину серии нам показывают такую картинку: «Я не стал доводить дело до конца, выпростался, удержал семя и погрузился лицом меж ее бедер. Как можно шире раскрыв рот, я плотно обхватил им все, что было там вывернуто наружу, – оно хлюпало, трепетало и исходило горячей влагой, а я вонзался во все это зубами. Затем я оторвался, поднял лицо и завыл, как волк; снова вонзился и снова завыл. Ее глаза были плотно зажмурены, губы растянуты в гримасе; мышцы на шее и плечах выпирали так, как если бы сейчас она метала копье…» Известно что. И от этого приторного притворства заранее скучно. Читайте Пушкина, господа фетишисты!)

Почему это посвящается Пушкину, господин Яропольский? В романе «Арарат» нет такой сочной постельной сцены. И что за прецедент с бедным В. Сорокиным? Перевод романа «Арарат» был опубликован в 2003 году, и сегодня, полтора десятка лет спустя, уже трудно вспомнить, о чем идет речь. Сорокина я читаю лет тридцать, когда в 1988 году впервые, оказавшись в Германии, прочитал его «Очередь», опубликованную в парижском журнале «Синтаксис», главным редактором «Синтаксиса» был диссидент Андрей Синявский, работавший вместе со Светланой Аллилуевой и печатавший за границей свои произведения под псевдонимом Абрам Терц.

Роман «Арарат» мало похож на два других его романа, переведенные на русский язык. Он сделан иначе и по-другому стимулирует воображение читателя. А ведь читатель наверняка является полноправным соучастником этого произведения, подыгрывая таланту Д.М. Томаса.

Исполнена ночных мерцаний,

Река безмолвная течет;

Поля недвижны; пирамиды

Молчат, как те, кого хранят,

И веки Мардиану виды

Непостижимые тягчат;

Сплелись в объятье сонном Ирас

И Чармиан, от ласк устав;

Сон, как шатер, над миром вырос,

В себя все сущее вобрав…

Царица же неутомима:

В ее объятьях – новичок;

Хоть молока и нет, сосок

То в губы тычется, то мимо;

Она младенца то прижмет

К себе, то снова оттолкнет,

То поцелует… Что за муки,

Какие пытки, что за ад

Несут язык ее, и руки,

И голос… То огнем объят,

То ввергнут в холод, стоек Флавий,

Но ночь его пронзает стон —

В ее он чрево погружен;

Расплавленный в кипящей лаве,

Бурлит бесчувственный свинец:

Ведь страсти власть – необорима!

Но и у страсти есть конец…

Д. М. Томас. Арарат (Ararat) / Пер. с англ. Георгий Яропольский. — М.: Изд-во Эксмо, СПб.: Валери СПД, 2003. — 208 с. — Тираж 5100 экз. — (Серия: Игра в классику).