Захар Прилепин. Обитель

Прочитав роман «Обитель», я заглянул в интернет, где обнаружил целую тучу преимущественно восторженных отзывов. Увы, подобных восторгов я, пожалуй, не разделяю, хотя роман несомненно мощный, громадный, масштабный, написан талантливо и отличным русским языком. В модном теперь псевдоисторическом жанре роман «Обитель» изображает события лета и осени 1929 года в первом советском концлагере СЛОН — Соловецком лагере особого назначения ГПУ, который затем соединился с Беломорканалом, а позже породил ГУЛАГ.

Хотя роман повествует о трагической любви главных героев, заключенного Артёма и следователя-чекиста Гали, в центре повествования постоянно присутствует фигура крупного деятеля ГПУ-НКВД латыша Федора Эйхманиса (так в романе Прилепина, а в действительности — Эйхманса), начальника лагеря в Соловках и соратника Глеба Бокия и Льва Троцкого. Именно он главный герой романа. Но, похоже, у автора было недостаточно материала, а позволить себе столь же смело фантазировать о детальных перипетиях его жизни он не мог, хотя личность Эйхманиса определенно того стоила. Вознесенный Троцким на вершины чекистской карьеры, Эйхманс приобрел огромный авторитет и занимал самые высокие должности в НКВД. Возможно, Эйхманс даже готовил уничтожение самого Троцкого, однако в 1937 году, по парадоксальной логике того времени, был арестован и через год расстрелян на Бутовском полигоне.

Забавно, но подробно рассказывая читателю о первом советском концлагере и нередко вспоминая Троцкого (героиня романа Галя не только любовница Эйхманиса, она также первоначально служила в знаменитом штабном поезде Троцкого, а ее стремительная карьера в ЧК объясняется намеком на близкие отношения с этим вождем революции), автор ни разу на протяжении обширного романа не называет имени Сталина, словно его вообще не было.

В лагере содержатся заключенные всех мастей: провинившиеся чекисты и красноармейцы, монахи и священники, белогвардейцы, «шпионы», политические и КР (контрреволюционеры) всех мастей, а также уголовники, воры и бандиты. О революции говорится в розовых романтических тонах, об ужасах гражданской войны — молчок, а о том, что главным КР, остановившим революционный шквал, был усатый вождь в Кремле, ни слова. Так что документальная достоверность романа Прилепина вызывает серьезные сомнения.

Читая роман, я задавался вопросом — каков основной мотив Прилепина? Зачем он все это так красиво пишет? Наиболее впечатляющие и эмоционально заряженные сцены повествования связаны с религией. Апогея они достигают при изображении помутненного сознания Артема в смертельном голоде и холоде в церкви на Секирной горе, когда описание превращается в фантасмагорию, схожую со средневековым безумием на полотнах Иеронима Босха. Изображая неверующего и отвергающего религию героя в самых ужасающих обстоятельствах, Прилепин всегда оставляет щелочку, сквозь которую указывает на спасение в христианской вере. Собственно, православная проповедь как раз и является основной задачей автора, дающего понять читателю, что без бога мир столь же ужасен, как описываемый концлагерь.

И действительно, изображаемая в романе действительность выглядит не просто пугающе, но зачастую отвратительно, кошмарно, безысходно. Так что одной из задач автора определенно становится пропаганда спасительной веры в бога. Безбожный разум явно презираем и посрамлен автором.

Завуалированная религиозность романа приводит к явным искажениям восприятия мира героями. Самым подробным образом описываются ощущения Артема, переживаемые им в состоянии холода и хронического недоедания. Он часто мерзнет и недосыпает, ему постоянно хочется спать и есть, у него повышенная чувствительность к запахам пищи, и вообще сотни страниц романа посвящены его пищеварению, ощущению запаха и вкуса всяческой еды. Эти ощущения описываются автором подробно и охотно, вплоть до того, что мы узнаем, как голодный ощущает запах еды от собаки. Но как только дело касается сексуальной сферы, автор явно стремится увильнуть, и все его красноречие сводится к тому, чтобы ничего ясно не говорить или описывать происходящее намеками. Подобного ханжеского лицемерия как раз и требует православная религия, чуждая всякой внятной сексуальности и считающая ее греховной. Заключенный Артем сует руку под юбку между ног следователя ИСО Галины — и тут же наступает полный стоп, больше мы не узнаем ничего конкретного, остается только догадываться о случившемся. Мы позже узнаем, что он угадал: за свое нахальное рукосуйство он в принципе должен был быть расстрелян, но тут его желание совпало с тайной похотью бабы.

Или автор считает нужным сообщить читателю как его герой мастурбирует за баней, красочно описывает блеск его спермы на траве под луной, но ни слова «мастурбация», ни слова «сперма» в тексте нет. Все это просто смешно и очень несовременно, так как в романы нашего времени давно отринули ложный стыд и освоили самые подробные интимные описания. Еще несколько десятков лет назад подобные тексты могли быть названы порнографией, но сегодня стали вполне приемлемой нормой и даже необходимы, дабы текст не воспринимался лицемерной и лживой самоцензурой. Назову в качестве примера недавний роман Ирвина Уэлша «Сексуальная жизнь сиамских близнецов» — там интимные отношения героев и ощущения описываются столь же откровенно, убедительно и исчерпывающе точно, как неизбывное желание пожрать у героя в романе Прилепина. Жратва в этом романе вообще постоянно заслоняет секс, однако автору удается убедить читателя, что у его героя пропали всякие сексуальные позывы только когда тот замерзший и истощенный как скелет выходит из предсмертного заточения на Секирной горе.

Пожалуй, по масштабу духовного охвата у меня возникло ощущение сходства сути романа Прилепина с романом «Благоволительницы» Джонатана Литтелла о схождении в ад офицера СС во время войны. Только название романа Прилепина с религиозным намеком обязывает к православной терпимости и покаянию.

Герой романа Прилепина, Артем Горяинов, молодой человек обладает даром выживания. Он попадает в Соловецкий лагерь за убийство — в драке, без умысла, оставаясь человеком без особых свойств, то есть идеальным персонажем, который прилепляется то к одним, то к другим. И читатель вслед за ним то возносится к самым вершинам лагерного мира — к пирушкам начальников и философским посиделкам спецов, то опускается на самое дно — к каторжной бессменной работе, к расстрелам, к пыткам на Секирке.

В трагической истории любви, как в зеркале, отражается столь же трагическая история всей нашей страны с ее страстью, болью, кровью, ненавистью. Роман Прилепина это текст о личной свободе и о физических возможностях человека. В изображении сосуществования сгрудившихся на Соловецком острове десятков персонажей, чей клубок судеб не позволяет отличить палачей от жертв, со следами тяжелого прошлого и отблесками ужасов будущего, передает клокотание целой жизни, уместившейся в одну осень 1929 года. И все это происходит на фоне величественной и молчаливой природы севера.

Кто-то может воскликнуть, что этот громадный роман представляет собой историческую клюкву, прихваченную северным морозцем и припорошенную снежком. Однако можно сказать и иначе: мы и сегодня пребываем за той оградой из колючей проволоки и за толстыми стенами монастыря. Только эта ограда не снаружи, а внутри нас. Ведь это мы сидим в лагере, и мы же являемся его бдительными охранниками, именно мы творим зло друг другу, а вовсе не какие-то инопланетяне или враги. В этом лагере нет ни подлинной любви, ни свободы, а только насилие, жестокость, агрессия. А Захар Прилепин своим романом вставляет нам порцию православной духовности, чтобы немного утешить. Только многих ли удовлетворит такое лекарство?

Захар Прилепин. Обитель. — М.: Редакция Елены Шубиной, 2014. — 752 с. — Тираж 130500 экз.

Мика Риссанен, Юха Тахванайнен. История пива. От монастырей до спортбаров

Эту книгу финских авторов некоторые читатели почему-то оценивают в своих отзывах довольно сурово, называя ее не «историей пива», а «историями про пиво». Разумеется, авторы этой книги предлагают читателю вовсе не академическое изложение истории пива и пивоварения в строгой хронологии и со ссылками на исторические документы и источники. На это внятно намекает подзаголовок книги. И действительно в книге приведены очень живые истории о различных исторических персонах и событиях так или иначе связанных с пивом. Написана книга настолько интересно и увлекательно, что у меня язык не повернется критиковать ее. Читать эту книгу мне было очень познавательно и увлекательно. Об истории пива мне самому приходилось писать не раз в своих книгах, но в исторических эссе, составляющих эту книгу, я узнал немало интересных деталей и подробностей, причем не только о пиве, но и о тех исторических эпохах, когда происходили описываемые события. Эти подробности составляют зримый контекст тех времен, позволяя более отчетливо понимать роль пива в культуре человечества.

Наиболее интересными мне показались главы про Луи Пастера, о северных экспедициях Нансена, о «пивном путче» Гитлера, о Петре Первом в Англии, об основах Евросоюза, теоретически заложенных Густавом Штреземаном еще в 20-х годах, история Вацлава Гавела, рассказ про шведского генерала и гурмана Юхана Августа Сандельса, в 1808-1809 годах воевавшего в Финляндии с Россией, а потом ставшего губернатором Норвегии…  

Чтобы не ограничиваться историей, в конце каждой из 24 глав представлен какой-то упомянутый сорт пива. Книга хотя бы косвенно рассказывает об их истории и связи с описываемыми событиями, а также о стиле и свойствах пива.

Должен признаться, меня несколько раздражала безграмотная работа редактора текста перевода этой книги. Ну, например, в главе про президента Чехии Вацлава Гавела его знаменитая, вошедшая в историю «Хартия 77» почему-то названа «Уставом 77» (неужели трудно было заглянуть в Википедию?), а правильное написание чешских географических наименований населенных пунктов можно было проверить по карте. Увы, есть в книге и другие ляпы.

Мика Риссанен, Юха Тахванайнен. История пива. От монастырей до спортбаров. — М.: Альпина Паблишер, 2017. — 274 с.

Пеллегрино Артузи. Наука приготовления и искусство поглощения пищи

Эту восхитительную книгу я приобрел в сентябре на Московской Международной книжной выставке-ярмарке и с тех пор не проходит и дня, чтобы я не заглянул в нее и не почитал какой-то фрагмент или новый рецепт. Каждый день наслаждаюсь этой книгой об итальянской вкусной и здоровой пище, словно самой итальянской кухней. Неторопливо смакую и пытаюсь сам воспроизводить, как умею, некоторые рецепты. Бульоны, мясо, спагетти и многое другое.

Я купил бумажную версию книги, это такой толстый розовый том небольшого формата, совершенно непохожий на привычные кулинарные большие книги с цветными картинками. Эта книга, впервые вышедшая еще в XIX веке, блистает полным отсутствием каких-либо иллюстраций. Розовая, толстенькая, напечатана на приятной бумаге. Выглядит вполне эстетично.  

В тексте имеются подробные объяснения всех рецептов и сноски энциклопедического характера. Классическая итальянская кухня мало изменилась за прошедшее время, так что рецепты легко воспроизводимы в современных российских условиях. Читать или даже просто почитывать урывками эту книгу Артузи — истинное удовольствие. Написано живо, увлекательно, с юмором. А некоторые советы не грех почерпнуть любой современной хозяйке.

И я правильно сделал, что купил именно бумажную версию, так как вдвое более дешевая цифровая версия наверняка не доставит такого тактильного ощущения и наслаждения.  Ведь это литературный памятник и практическое пособие одновременно. Книга содержит рецептуры 790 самых разных блюд: от бульонов и салатов до выпечки и ликеров домашнего приготовления. Большинство рецептов дополняются всяческими прибаутками, пословицами, интересными историями из жизни итальянцев из разных областей и социальных слоев, рассуждениями автора, анекдотами.

Фактически это блестящая антология гастрономической культуры Италии, ее традиций и обычаев, вкусов и пристрастий, собранных автором в разрозненных областях королевства в те времена, когда еще даже не существовало понятия «итальянская кухня». Про правильное поглощение пищи автор тоже говорит. Он приводит разные правила расписания поглощения пищи: утром кофе с жареным тостом, затем в полдень завтрак, и вечером обильный обед с вином. Расписание простое: 6-10-6-10. Или сдвинуть распорядок на один час: кофе в 7 при пробуждении, завтрак в 11, обед в 19, ложиться спать в 23.

В начале книги сообщается, что ее автор Пеллегрино Артузи — итальянский банкир, увлекавшийся кулинарией и литературой; он выпустил эту книгу в 71 год. За 20 лет, при его жизни, «Наука приготовления и искусство поглощения пищи» была переиздана 14 раз с суммарным тиражом 52 000 экземпляров (невиданные цифры для того времени), при этом каждое переиздание дополнялось новыми рецептами. В 1931 году количество переизданий достигло 32, в результате чего кулинарный бестселлер стал третьей самой читаемой книгой в Италии после «Пиноккио» Коллоди и «Обрученных» Мандзони. Представляете?

Впрочем, всяческие книги по кулинарии очень неплохо издаются и продаются и в наши дни. Мне тоже довелось, к сожалению, участвовать в создании книги о вкусной и здоровой пище, в которой была помещена моя статья о пиве, хотя никаких других напитков в книге не было. Но даже эта жалкая пародия, которую почему-то называют «ремейком» классической и фундаментальной «Книги о вкусной и здоровой пище» 1952 года, якобы служившей в послевоенные годы сказочной народной мечтой о грядущем коммунистическом изобилии и сытости, продолжает переиздаваться — на днях я встретил в книжном магазине ее новое издание. Я посмотрел на Озон.ру и с удивлением обнаружил, что название «Книга о вкусной и здоровой пище» стало в России мемом и нещадно эксплуатируется нашими авторами и издателями. https://bookbybookread.blogspot.ru/2017/03/blog-post.html 

Рассматриваемая здесь книга об итальянской вкусной и здоровой пище «Наука приготовления и искусство поглощения пищи» ничего общего не имеет ни с коммунистическими сказками, ни с капиталистическими пародиями на коммунистические сказки. На сайте Озон.ру можно прочитать фрагмент с предисловием к этой книге: http://www.ozon.ru/context/detail/id/35053453/

Пеллегрино Артузи. Наука приготовления и искусство поглощения пищи (La Sciena in cucina e Larte di mangier bene) / Переводчик Ирина Заславская. — М.: Ад Маргинем, 2016. — 696 с. — Твердый переплет.

Милан Кундера. Торжество незначительности

Чешского писателя Милана Кундеру, вторую половину жизни проживающего в Париже, заслуженно называют классиком мировой литературы XX века, а теперь уже и классиком нового века.

Мне довелось впервые читать Милана Кундеру еще в ту пору, когда переводов его произведений на русский язык не было. Первой прочитанной книгой был цикл новелл «Смешные любови» (Směšné lásky, 1969), которую я читал по-английски, как Laughable Loves. Четвертый роман Кундеры «Книга смеха и забвения» (1978) представлял собой цикл из нескольких историй и эссе. За эту книгу в 1979 году чехословацкое правительство лишило писателя гражданства.

Одна из лучших книг Милана Кундеры «Невыносимая лёгкость бытия» — роман, написанный в 1982 году. Действие происходит в 1968 году в Праге. Согласно Кундере, бытие полно невыносимой лёгкости, потому что каждый из нас живёт всего один раз: «Einmal ist Keinmal» (нем. «единожды — все равно что никогда», «то, что произошло однажды, могло совсем не происходить», «один раз не считается»).

С 1981 года Кундера — французский гражданин. Мой любимый роман Милана Кундеры «Бессмертие» (Nesmrtelnost, 1990) оказался последним, написанным им на чешском языке. С начала 1990-х годов Кундера пишет по-французски: три романа — «Неспешность» (1993), «Подлинность» (1998), «Неведение» (2000) — более миниатюрные и камерные, чем его чешские романы.

Новый его роман «Торжество незначительности» написан в 2013 году, но лишь недавно дошел до читателя в России. Роман совсем короткий — полторы сотни страниц. Скорее это даже повесть, чем полноценный роман. Невольно возникает мысль, что этой тоненькой книжкой 85-летний писатель подводит итог своего творчества. При всей своей простоте этот мини-роман шокирует откровенно глубокими мыслями, и конечно, в некоторых местах он смешной.

Книга итоговая и потому довольно грустная. Местами автор даже предстает мрачноватым мизантропом, которого раздражает бестолковое людское море, бессмысленная суета и сутолока. Даже очередь на выставку Шагала в парижском музее в Люксембургском саду оказывается отталкивающим и непреодолимым препятствием. (Невольно вспомнилась прошлогодняя выставка Валентина Серова в Третьяковке в парке Музеон: я направлялся на открытие книжной ярмарки Non/fiction в ЦДХ и случайно попал на эту выставку, когда там еще не возникла громадная очередь, стоявшая на морозе и вызывавшая удивление СМИ.) Прорисовываются мысли, намекающие на самоубийство, на эвтаназию, на ликвидацию ничтожного человечества. Впрочем, многие мысли звучат, словно во сне: их можно понимать как неясные грезы. Мать, уехавшая в Америку, нашептывает брошенному ею сыну-парижанину во сне:

«Мне нравится то, что ты мне рассказывал, мне нравится, что ты придумываешь, и мне нечего добавить. Разве что про пупок. Для тебя образ женщины без пупка — это ангел. А для меня Ева — первая женщина. Она родилась не из чрева, а из каприза, каприза создателя. Именно из ее вульвы, вульвы первой женщины без пупка, и протянулась первая нитка пуповины. Если верить Библии, оттуда протянулись и другие пуповины, и к концу каждой был привязан маленький человечек: мужчина или женщина. Тела мужчин не продолжались ничем, они были бесполезны, а вот из женского полового органа выходила другая веревочка, и на конце ее была еще одна женщина или еще один мужчина, и все это, повторившись миллионы миллионов раз, превращалось в огромное дерево, созданное сплетением бесконечного количества тел, дерево, ветки которого касались неба. А корни этого гигантского дерева укрепились, только представь себе, в вульве единственной маленькой женщины, самой первой женщины, этой несчастной Евы без пупка.

Я, когда забеременела, представляла себя частью этого дерева, мне виделось, что я подвешена на одну из таких веревочек-пуповин, а ты, еще не родившийся, парил в пустоте, привязанный к пуповине, протянувшейся из моего тела, и с этого самого момента я мечтала, чтобы какой-нибудь убийца внизу перерезал горло женщине без пупка, я представляла себе, как ее тело агонизирует, умирает, разлагается, и это растущее из нее дерево, внезапно лишившись корней, основания, падает на землю, и бесконечное множество его ветвей обрушивается, словно гигантский ливень, пойми меня правильно, не то чтобы я мечтала о завершении истории человечества, об уничтожении всякого будущего, нет-нет, я хотела исчезновения всех людей с их прошлым и будущим, с их началом и концом, со всем сроком их существования, с их памятью, с Нероном и Наполеоном, Буддой и Иисусом, я хотела исчезновения дерева, с его корнями в крошечном животе без пупка первой глупой женщины, не ведающей, что она делает и какой ужас сулит нам всем это ее убогое совокупление, которое наверняка не доставило ей ни малейшей радости...»

Неоднократно упоминаемый в романе пупок и бесконечная череда «веревочек», связывающих человечество, вызывает уныние из-за незначительности и банальности. Мне это напомнило идею английского этолога и эволюционного биолога Ричарда Докинза, развившего геноцентрический взгляд на эволюцию, описанный в книгах «Эгоистичный ген» и «Расширенный фенотип». Он продвигает идею, что ген является ключевой единицей отбора в эволюции, а фенотип, при всем его разнообразии и великолепии, — всего лишь цветочки, незначительное украшение ДНК.

Четыре немолодых приятеля-парижанина, Ален, Рамон, Шарль и Калибан, в разных местах думают о схожих, но одновременно различных и зачастую совершенно несущественных вещах. Их пути то и дело пересекаются в городе, и они о чем-то говорят, рассуждают и снова говорят. Но речи их печальны и незначительны. Мы наблюдаем торжество незначительности, провозглашенное в названии книги. Постаревшие друзья, Париж, их маленькие трагедии и личные драмы, бессмысленный советский мир. Меняются места, время, декорации, люди, но вечные вопросы остаются теми же. Все это сливается в безрадостную мозаику, смысл которой в том, что мир героев экзистенциален, но незначителен. Словно марионетки в кукольном театре, в параллельно сочиняемой Рамоном пьесе, они размышляют о смысле жизни, о счастье, о свободе выбора. Но ответа определенно не находят. Тщательно оберегаемая бутылка арманьяка урожая года рождения Калибана так же неизбежно разбивается, как в пьесе Чехова выстреливает ружье, висящее на стене. Рамон замечает:

— Ты не читал Гегеля? Разумеется, нет. Ты даже не знаешь, кто это. Но наш учитель когда-то заставил меня его изучать. Размышляя о комическом, Гегель говорит, что настоящий юмор невозможен без хорошего настроения, послушай, вот буквально его слова: «неизменно прекрасное настроение»; «unendliche Wohlgemutheit». Не насмешка, не сатира, не сарказм. Лишь с высот прекрасного настроения ты можешь любоваться нескончаемой человеческой глупостью и смеяться над нею.

Вставные анекдоты о Сталине и его политбюро появились видимо из пьесы для кукольного спектакля. Они могли бы вызвать недоумение, если не помнить отношение Кундеры к советскому тоталитаризму и оккупации Чехословакии в 1968 году. Сталин представлен фонтанирующим шутником с довольно странными шутками. Рассказанный им анекдот о 24 куропатках подчеркивает все ту же незначительность, как и сталинские интриги в духе пьес Шекспира с подслушиванием членов политбюро в туалете с фаянсовыми писсуарами в форме ракушек, с яркими цветочными орнаментами. После истории с куропатками, которую Сталин рассказывал члена политбюро, Хрущев орал в туалете и исторгал презрение, знаменуя наступление новых времен: закат эпохи сталинских шуток.

А бестолковый, но верный и терпеливый «всесоюзный староста» Калинин (как его когда-то назвал Троцкий), страдающий простатитом и недержанием мочи, хоть и в мокрых штанах, но удостаивается величественной награды: переименования Кенигсберга в Калининград, хотя Сталин пытается заставить философствовать своих невежественных партийных товарищей:

В компании тех же товарищей, сидя за тем же большим столом, Сталин оборачивается к Калинину:

— Поверь, дорогой, я тоже не сомневаюсь, что город великого Иммануила Канта навсегда останется Калининградом. А раз уж ты покровитель этого города, можешь нам сказать, какова самая важная идея у Канта?

Калинин понятия об этом не имеет. И тогда, как водится, Сталин, которому надоело их невежество, отвечает сам:

— Самая важная идея Канта — это «вещь в себе», по-немецки «Dich an sich». Кант считал, что вне наших представлений находится объективная вещь, «Dich», которую мы не в состоянии познать, однако она реальна. Но это ложная идея. Вне наших представлений нет никакой «вещи в себе», никакого «Dich an sich» (Правильно: «Ding an sich» — «вещь сама по себе», теперь переводят так. — Александр Петроченков).

Присутствующие растерянно слушают его, а Сталин продолжает:

— Шопенгауэр оказался ближе к истине. Какова, товарищи, величайшая идея Шопенгауэра?

Товарищи избегают насмешливого взгляда экзаменатора, и тот, как водится, в конце концов отвечает сам:

— Величайшая идея Шопенгауэра, товарищи, это мир как воля и представление. Это значит, что за видимым миром нет ничего объективного, никакой «вещи в себе», и чтобы заставить существовать это представление, чтобы сделать его реальным, необходима воля; огромная воля, которая и должна внушить это представление.

Жданов робко возражает:

— Иосиф, что значит — мир как представление? Всю жизнь ты велел нам утверждать, что это все измышления идеалистической буржуазной философии!

Сталин:

— Скажите, товарищ Жданов, каково главное свойство воли?

Жданов молчит, и Сталин отвечает сам:

— Свобода. Она может утверждать все, что хочет. Допустим. Но вопрос в другом: представлений о мире существует столько же, сколько людей на земле; это неизбежно создает хаос; как же упорядочить этот хаос? Ответ прост: навязав всем одно представление. И его можно навязать только волей, единственной огромной волей, которая превыше всех прочих проявлений воли. Это я и сделал, насколько мне позволили силы. И уверяю вас, под влиянием сильной воли люди в конце концов могут поверить во что угодно! Да, товарищи, во что угодно!

Сталин хохочет, и по его голосу понятно, как он счастлив.

Такая вот юмористическая сталинская философия. Вспомнив историю с куропатками, Сталин лукаво смотрит на своих соратников, особенно на толстенького Хрущева, у которого в этот момент ярко краснеют щеки, и говорит, что ему перестали верить, потому что его воля ослабела, так как всю ее он растратил на мечту, в которую поверил весь мир. Он вложил в нее все свои силы, пожертвовав собой ради человечества.

Можно, конечно, встать в позу педанта и воскликнуть, что писающийся старик Калинин никак не мог состоять в одном политбюро с Брежневым. Ведь Брежнев впервые познакомился со Сталиным в октябре 1952 года во время ХIХ съезда ВКП(б), где Сталин выступил со своей последней речью и не был переизбран Генеральным секретарем ЦК ВКП(б). Брежнев стал кандидатом в члены Президиума ЦК, когда молодые партийные функционеры фактически совершили переворот и за несколько месяцев до смерти отстранили от верховной власти слабого и больного Сталина. Калинин умер еще в июне 1946 года, а Жданов — в 1948 году.

Словно кукловод, Милан Кундера дирижирует своими героями-марионетками, чтобы те играли жизнь, словно в пьесе современного Шекспира. Думаю, эту небольшую книгу «Торжество незначительности» мне захочется перечитать, чтобы лучше понять мотивы и уточнить высказывания ее персонажей. В финале Рамон поясняет:

— Д'Ардело, я уже давно собирался вам кое-что сказать. О ценности незначительности. <…> Сейчас незначительность предстает передо мной совершенно в другом свете, в более ярком свете, так сказать разоблачительном. Незначительность, друг мой, это самая суть существования. Она с нами всегда и везде. Она даже там, где никто не желает ее видеть: в ужасах, в кровавой борьбе, в самых страшных несчастьях. Чтобы распознать ее в столь драматических условиях и назвать собственным именем, порой необходимо мужество. Но надо не только ее распознать, необходимо ее полюбить, эту незначительность, да, надо научиться ее любить. И здесь, в этом парке, с нами, посмотрите, друг мой, она предстает во всей своей очевидности, во всем своем простодушии, во всей своей красоте. Да-да, именно красоте…

Кажется, будто в книге Кундеры нет ничего особенного, вернее сказать, ничего значительного. Похоже, Кундера того и хотел: написать мини-роман, в котором нет значительных слов и идей. И рисунки, нарисованные автором к этой книге, тоже больше похожи на наивное детское творчество.

Ничто. Ничтожество. Невежество. Незначительность.

Милан Кундера. Торжество незначительности (La fête de l'insignifiance). / Перевод: Алла Смирнова. — М.: Азбука-Аттикус, Азбука, 2016. — 160 с. — Тираж 7000 — (Серия: Азбука-бестселлер) — Возрастные ограничения: 16+.

Борис Родионов. История русских крепких питей

Автор прислал мне эту свою книгу с предложением написать отзыв. Признаюсь, я с интересом прочитал эту работу, тем более, что в баре «Косой Маркс» на Таганке в Москве минувшим летом мне довелось впервые попробовать во время презентации полугар — настоящее хлебное вино, запрещенное в России в 1895 году, производство которого восстановил Борис Родионов.

Действительно, мои взгляды на водку и другие русские национальные напитки до чтения этой книги были изрядно мифологизированы теми представлениями, которые проникают к нам в сознание по всем каналам — через специальную литературу и всевозможные СМИ, которые обычно опираются на популярную книгу Вильяма Похлебкина, изложившего историю водки в своей интерпретации. Борис Родионов весьма убедительно и последовательно разбирает и развенчивает мифы, порожденные историей водки по версии Похлебкина. Сведения, обобщенные в книге Родионова «История русских крепких питей», радикально перечеркивают официально принятую версию истории русской водки.

Автор проделал большой труд, изучив множество источников. Хотя главным образом новая информация, опубликованная в его книге, основана на цитировании размещенной в интернете базе данных российских государственных законов за более чем пять веков. Это база была недоступна В. В. Похлебкину во времена написания его работы, чем в какой-то мере объяснимы его заблуждения. Опираясь на солидные документы русских правительственных указов и законов за много веков, автор воссоздал довольно четкую, логичную и последовательную картину исторического развития напитков и весьма изменчивой терминологии русских крепких питей. Вероятно, эта книга послужит прочным научным фундаментом для дальнейших исследований по истории русских крепких напитков как важной стороны русской материальной культуры и истории бытовой культуры русского народа.

Читателя книги может смутить состязательный, почти боевой настрой автора, стремящегося до основания ниспровергнуть и сокрушить устойчивые мифы, порожденные заблуждениями и выдумками Похлебкина, которые крепко вошли в мировоззрение многих людей, укоренившись как факты коллективного сознания и официальная история. Например, речь идет о таких распространенных заблуждениях, что водку изобрели на Руси, а затем не менее пяти веков водка была национальным русским напитком. Или миф о роли выдающегося химика Дмитрия Менделеева в создании современной водки и утверждении ее оптимальной крепости в 40 градусов. Борис Родионов успешно разбивает эти и еще полдюжины других подобных прочных мифов.

Однако книга Бориса Родионова не позволила мне получить ответы на невольно возникающие при чтении вопросы. Если в настоящее время водкой называют напиток, который изготавливают согласно ГОСТ 1936 года исключительно из спирта-ректификата и воды, пропустив затем этот раствор через активированный уголь, то по каким стандартам и по какой технологии изготавливают зарубежную водку Smirnoff? А водка из Польши, Финляндии и из других стран — это водка или нечто другое? А чем являются крепкие напитки под названием «самогон», представленные в рознице в российских магазинах? Насколько строго государством соблюдается правило называть водкой только раствор ректификата и воды? Можно ли легально выпускать крепкие напитки, например, полугар, горячее вино и другие, упоминаемые в книге, но не вписывающиеся в современные представления и законы?

Говоря о противозаконности корчемства, Борис Родионов мало пишет о роли Польши, большая часть которой после раздела при Екатерине Второй оказалась в составе Российской империи. А ведь в Польше, насколько мне известно, шляхта имела особое право без контроля из России изготавливать крепкие напитки и передавать такое право на коммерческих условиях откупщикам. Это был чуть ли не главный источник богатства шляхты. Об этом упоминает Иван Прыжов в «Истории кабаков в России». А Александр Солженицын в «Двести лет вместе» рассказывает о роли евреев-откупщиков в спаивании крестьян в кредит, когда мужики зачастую пропивали свой будущий урожай, а то и все свое хозяйство. Ни слова о подобных коллизиях в книге Бориса Родионова я не заметил. Также ничего не говорится и разнице питейных заведений в Великороссии и в западных регионах — В Польше, Белоруссии, Украине. Не упоминается о роли крестьянских обществ трезвости в отмене крепостного права в 1861 году. Сказано лишь о введении акцизной системы и небывалой свободе производства и продажи напитков после 1863 года, но не сказано о том, что уже за первое десятилетие акцизной системы потребление алкоголя в России резко возросло, насколько я помню, в шесть раз. Конечно, перечисленные вопросы выходят за рамки темы данной работы, но наверняка представляют интерес для читателя. Впрочем, возможно, они найдут отражение в других исследованиях Бориса Родионова или других авторов.

Борис Родионов. История русских крепких питей. Книга–справочник по основным вопросам истории винокурения. — М.: Олимп-Бизнес, 2017. — 256 с. — Твердый переплет. — Тираж 2000.

Ли Чайлд. Джек Ричер 15, или Это стоит смерти

Это пятнадцатая книга из серии про Джека Ричера (а всего их уже написано двадцать!), отставного американского военного полицейского, ведущего образ жизни бродяги и вмешивающегося в жизнь разных удаленных уголков Соединенных Штатов. Он в индивидуальном и внесудебном порядке наводит справедливость на местах, дабы восторжествовала мораль, а преступники понесли ущерб, урон и наказание. Джек Ричер бывший спецназовец и умеет постоять за себя, и охотно отправляет на тот свет всех, кто того достоин по его мнению. Трупов получается достаточно много, в том числе и от карающей руки справедливости.

На сей раз в своих странствиях Джек Ричер добирался до плоских земель Небраски, занятых бескрайними кукурузными полями. В одном маленьком поселке он останавливается, чтобы выпить чашку кофе и двинуться дальше. Но лихая судьба распоряжается по-своему. Джек сорится с мужчиной из клана Дунканов, который, как ему кажется, избил свою жену. Семейство этих Дунканов уже несколько десятилетий правит этой округой. И один из горожан объясняет Ричеру, что тот играет со смертью и что теперь его жизнь не стоит и ломаного гроша. Здесь никто ему не поможет, так как все местные целиком зависят от Дунканов и исполняют любую их прихоть.

Джек задумался: как одна семья могла получить такую власть над целым городом? Почему закабалили людей и унижают их достоинство? Здесь кроется какая-то тайна. Джека Ричера, как магнитом, тянет к чужим тайнам. В попытке раскрыть тайну он многократно рискует жизнью, оказываясь зачастую в практически безвыходных ситуациях на мушке участников целой цепи гангстерских банд из Лас-Вегаса, Ливана и Ирана, сотрудничающих с Дунканами. Но он, разумеется, выходит сухим из воды и всех побеждает. Только пьет много кофе.

Слабость этого романа в том, что местами создается отчетливое впечатление, будто участники банд тоже читают этот роман и без всяких подсказок и намеков вдруг догадываются обо всех сюжетных ходах и уловках автора. И вообще написан роман так, словно его автор, шотландец Ли Чайлд, живущий в последнее время в Америке, пишет не столько роман, сколько сценарий будущего голливудского блокбастера. Нет никакой внутренней речи, размышлений, сомнений и рефлексии героев, есть только экшн — действие, возникающее зачастую из совершенно неясных мотивов, но ведущее к следующей серии действий, поступков, перестрелок, погонь и т.п. Видимо на киносценариях автор может заработать больше, чем на тираже книг.

Меня также раздражает качество перевода. Странная терминология у переводчика, будто он живет не в России, и не знает правильных слов, как называются разные вещи и часто переводит невпопад. В автомобилях у него какие-то странно названные детали и инструменты, в смартфонах вообще чепуха какая-то, виски люди у него пьют почему-то из бокалов, а не из стаканов, у всех пистолетов, дробовиков и винтовок почему-то есть дуло, но нет стволов… И так далее. Все это порождает сомнение, что и в других местах, где перевод у меня возмущения не вызывал, точности перевода все-таки тоже нет. Это мое замечание обращено уже к редакторам: надо все-таки читать переводы и сравнивать их с оригиналом и реальностью, и ограничивать свободу творчества безграмотных переводчиков.

Ли Чайлд. Джек Ричер 15, или Это стоит смерти (Worth Dying for) / Переводчики: Владимир Гольдич, Ирина Оганесова. — М.: Эксмо, 2014. — 416 с. — Тираж 5500. — (Серия: Легенда мирового детектива). — Возрастные ограничения: 16+.