Чешского писателя Милана Кундеру, вторую половину жизни
проживающего в Париже, заслуженно называют классиком мировой литературы XX века, а теперь уже и
классиком нового века.
Мне довелось впервые читать Милана Кундеру еще в ту пору,
когда переводов его произведений на русский язык не было. Первой прочитанной книгой
был цикл новелл «Смешные любови» (Směšné lásky, 1969), которую я
читал по-английски, как Laughable Loves. Четвертый роман Кундеры «Книга смеха
и забвения» (1978) представлял собой цикл из нескольких историй и эссе. За эту
книгу в 1979 году чехословацкое правительство лишило писателя гражданства.
Одна из лучших книг Милана Кундеры «Невыносимая лёгкость
бытия» — роман, написанный в 1982 году. Действие происходит в 1968 году в
Праге. Согласно Кундере, бытие полно невыносимой лёгкости, потому что каждый из
нас живёт всего один раз: «Einmal ist Keinmal» (нем. «единожды — все равно что
никогда», «то, что произошло однажды, могло совсем не происходить», «один раз
не считается»).
С 1981 года Кундера — французский гражданин. Мой любимый роман
Милана Кундеры «Бессмертие» (Nesmrtelnost, 1990) оказался последним, написанным
им на чешском языке. С начала 1990-х годов Кундера пишет по-французски: три романа
— «Неспешность» (1993), «Подлинность» (1998), «Неведение» (2000) — более
миниатюрные и камерные, чем его чешские романы.
Новый его роман «Торжество незначительности» написан в 2013
году, но лишь недавно дошел до читателя в России. Роман совсем короткий — полторы
сотни страниц. Скорее это даже повесть, чем полноценный роман. Невольно
возникает мысль, что этой тоненькой книжкой 85-летний писатель подводит итог
своего творчества. При всей своей простоте этот мини-роман шокирует откровенно глубокими
мыслями, и конечно, в некоторых местах он смешной.
Книга итоговая и потому довольно грустная. Местами автор даже предстает
мрачноватым мизантропом, которого раздражает бестолковое людское море, бессмысленная
суета и сутолока. Даже очередь на выставку Шагала в парижском музее в
Люксембургском саду оказывается отталкивающим и непреодолимым препятствием. (Невольно
вспомнилась прошлогодняя выставка Валентина Серова в Третьяковке в парке
Музеон: я направлялся на открытие книжной ярмарки Non/fiction в ЦДХ и случайно попал на эту выставку, когда там еще не
возникла громадная очередь, стоявшая на морозе и вызывавшая удивление СМИ.)
Прорисовываются мысли, намекающие на самоубийство, на эвтаназию, на ликвидацию
ничтожного человечества. Впрочем, многие мысли звучат, словно во сне: их можно
понимать как неясные грезы. Мать, уехавшая в Америку, нашептывает брошенному ею
сыну-парижанину во сне:
«Мне нравится то, что ты мне
рассказывал, мне нравится, что ты придумываешь, и мне нечего добавить. Разве
что про пупок. Для тебя образ женщины без пупка — это ангел. А для меня Ева —
первая женщина. Она родилась не из чрева, а из каприза, каприза создателя.
Именно из ее вульвы, вульвы первой женщины без пупка, и протянулась первая
нитка пуповины. Если верить Библии, оттуда протянулись и другие пуповины, и к
концу каждой был привязан маленький человечек: мужчина или женщина. Тела мужчин
не продолжались ничем, они были бесполезны, а вот из женского полового органа
выходила другая веревочка, и на конце ее была еще одна женщина или еще один
мужчина, и все это, повторившись миллионы миллионов раз, превращалось в
огромное дерево, созданное сплетением бесконечного количества тел, дерево,
ветки которого касались неба. А корни этого гигантского дерева укрепились,
только представь себе, в вульве единственной маленькой женщины, самой первой
женщины, этой несчастной Евы без пупка.
Я, когда забеременела,
представляла себя частью этого дерева, мне виделось, что я подвешена на одну из
таких веревочек-пуповин, а ты, еще не родившийся, парил в пустоте, привязанный
к пуповине, протянувшейся из моего тела, и с этого самого момента я мечтала,
чтобы какой-нибудь убийца внизу перерезал горло женщине без пупка, я
представляла себе, как ее тело агонизирует, умирает, разлагается, и это
растущее из нее дерево, внезапно лишившись корней, основания, падает на землю,
и бесконечное множество его ветвей обрушивается, словно гигантский ливень,
пойми меня правильно, не то чтобы я мечтала о завершении истории человечества,
об уничтожении всякого будущего, нет-нет, я хотела исчезновения всех людей с их
прошлым и будущим, с их началом и концом, со всем сроком их существования, с их
памятью, с Нероном и Наполеоном, Буддой и Иисусом, я хотела исчезновения
дерева, с его корнями в крошечном животе без пупка первой глупой женщины, не
ведающей, что она делает и какой ужас сулит нам всем это ее убогое
совокупление, которое наверняка не доставило ей ни малейшей радости...»
Неоднократно упоминаемый в романе пупок и бесконечная череда
«веревочек», связывающих человечество, вызывает уныние из-за незначительности и
банальности. Мне это напомнило идею английского этолога и эволюционного биолога
Ричарда Докинза, развившего геноцентрический взгляд на эволюцию, описанный в
книгах «Эгоистичный ген» и «Расширенный фенотип». Он продвигает идею, что ген
является ключевой единицей отбора в эволюции, а фенотип, при всем его разнообразии
и великолепии, — всего лишь цветочки, незначительное украшение ДНК.
Четыре немолодых приятеля-парижанина, Ален, Рамон, Шарль и
Калибан, в разных местах думают о схожих, но одновременно различных и зачастую
совершенно несущественных вещах. Их пути то и дело пересекаются в городе, и они
о чем-то говорят, рассуждают и снова говорят. Но речи их печальны и
незначительны. Мы наблюдаем торжество незначительности, провозглашенное в названии
книги. Постаревшие друзья, Париж, их маленькие трагедии и личные драмы, бессмысленный
советский мир. Меняются места, время, декорации, люди, но вечные вопросы
остаются теми же. Все это сливается в безрадостную мозаику, смысл которой в
том, что мир героев экзистенциален, но незначителен. Словно марионетки в
кукольном театре, в параллельно сочиняемой Рамоном пьесе, они размышляют о
смысле жизни, о счастье, о свободе выбора. Но ответа определенно не находят.
Тщательно оберегаемая бутылка арманьяка урожая года рождения Калибана так же
неизбежно разбивается, как в пьесе Чехова выстреливает ружье, висящее на стене.
Рамон замечает:
— Ты не читал Гегеля? Разумеется,
нет. Ты даже не знаешь, кто это. Но наш учитель когда-то заставил меня его
изучать. Размышляя о комическом, Гегель говорит, что настоящий юмор невозможен
без хорошего настроения, послушай, вот буквально его слова: «неизменно
прекрасное настроение»; «unendliche Wohlgemutheit». Не насмешка, не сатира, не
сарказм. Лишь с высот прекрасного настроения ты можешь любоваться нескончаемой
человеческой глупостью и смеяться над нею.
Вставные анекдоты о Сталине и его политбюро появились видимо
из пьесы для кукольного спектакля. Они могли бы вызвать недоумение, если не
помнить отношение Кундеры к советскому тоталитаризму и оккупации Чехословакии в
1968 году. Сталин представлен фонтанирующим шутником с довольно странными шутками.
Рассказанный им анекдот о 24 куропатках подчеркивает все ту же
незначительность, как и сталинские интриги в духе пьес Шекспира с подслушиванием
членов политбюро в туалете с фаянсовыми писсуарами в форме ракушек, с яркими
цветочными орнаментами. После истории с куропатками, которую Сталин рассказывал
члена политбюро, Хрущев орал в туалете и исторгал презрение, знаменуя
наступление новых времен: закат эпохи сталинских шуток.
А бестолковый, но верный и терпеливый «всесоюзный староста»
Калинин (как его когда-то назвал Троцкий), страдающий простатитом и недержанием
мочи, хоть и в мокрых штанах, но удостаивается величественной награды: переименования
Кенигсберга в Калининград, хотя Сталин пытается заставить философствовать своих
невежественных партийных товарищей:
В компании тех же товарищей, сидя
за тем же большим столом, Сталин оборачивается к Калинину:
— Поверь, дорогой, я тоже не
сомневаюсь, что город великого Иммануила Канта навсегда останется
Калининградом. А раз уж ты покровитель этого города, можешь нам сказать, какова
самая важная идея у Канта?
Калинин понятия об этом не имеет.
И тогда, как водится, Сталин, которому надоело их невежество, отвечает сам:
— Самая важная идея Канта — это
«вещь в себе», по-немецки «Dich an sich». Кант считал, что вне наших представлений
находится объективная вещь, «Dich», которую мы не в состоянии познать, однако
она реальна. Но это ложная идея. Вне наших представлений нет никакой «вещи в
себе», никакого «Dich an sich» (Правильно:
Присутствующие растерянно слушают
его, а Сталин продолжает:
— Шопенгауэр оказался ближе к
истине. Какова, товарищи, величайшая идея Шопенгауэра?
Товарищи избегают насмешливого
взгляда экзаменатора, и тот, как водится, в конце концов отвечает сам:
— Величайшая идея Шопенгауэра,
товарищи, это мир как воля и представление. Это значит, что за видимым миром
нет ничего объективного, никакой «вещи в себе», и чтобы заставить существовать
это представление, чтобы сделать его реальным, необходима воля; огромная воля,
которая и должна внушить это представление.
Жданов робко возражает:
— Иосиф, что значит — мир как
представление? Всю жизнь ты велел нам утверждать, что это все измышления
идеалистической буржуазной философии!
Сталин:
— Скажите, товарищ Жданов, каково
главное свойство воли?
Жданов молчит, и Сталин отвечает
сам:
— Свобода. Она может утверждать
все, что хочет. Допустим. Но вопрос в другом: представлений о мире существует
столько же, сколько людей на земле; это неизбежно создает хаос; как же
упорядочить этот хаос? Ответ прост: навязав всем одно представление. И его можно
навязать только волей, единственной огромной волей, которая превыше всех прочих
проявлений воли. Это я и сделал, насколько мне позволили силы. И уверяю вас,
под влиянием сильной воли люди в конце концов могут поверить во что угодно! Да,
товарищи, во что угодно!
Сталин хохочет, и по его голосу
понятно, как он счастлив.
Такая вот юмористическая сталинская философия. Вспомнив
историю с куропатками, Сталин лукаво смотрит на своих соратников, особенно на толстенького
Хрущева, у которого в этот момент ярко краснеют щеки, и говорит, что ему
перестали верить, потому что его воля ослабела, так как всю ее он растратил на мечту,
в которую поверил весь мир. Он вложил в нее все свои силы, пожертвовав собой
ради человечества.
Можно, конечно, встать в позу педанта и воскликнуть, что писающийся
старик Калинин никак не мог состоять в одном политбюро с Брежневым. Ведь Брежнев
впервые познакомился со Сталиным в октябре 1952 года во время ХIХ съезда ВКП(б),
где Сталин выступил со своей последней речью и не был переизбран Генеральным
секретарем ЦК ВКП(б). Брежнев стал кандидатом в члены Президиума ЦК, когда
молодые партийные функционеры фактически совершили переворот и за несколько
месяцев до смерти отстранили от верховной власти слабого и больного Сталина. Калинин
умер еще в июне 1946 года, а Жданов — в 1948 году.
Словно кукловод, Милан Кундера дирижирует своими героями-марионетками,
чтобы те играли жизнь, словно в пьесе современного Шекспира. Думаю, эту
небольшую книгу «Торжество незначительности» мне захочется перечитать, чтобы
лучше понять мотивы и уточнить высказывания ее персонажей. В финале Рамон
поясняет:
— Д'Ардело, я уже давно собирался
вам кое-что сказать. О ценности незначительности. <…> Сейчас
незначительность предстает передо мной совершенно в другом свете, в более ярком
свете, так сказать разоблачительном. Незначительность, друг мой, это самая суть
существования. Она с нами всегда и везде. Она даже там, где никто не желает ее
видеть: в ужасах, в кровавой борьбе, в самых страшных несчастьях. Чтобы
распознать ее в столь драматических условиях и назвать собственным именем,
порой необходимо мужество. Но надо не только ее распознать, необходимо ее
полюбить, эту незначительность, да, надо научиться ее любить. И здесь, в этом
парке, с нами, посмотрите, друг мой, она предстает во всей своей очевидности,
во всем своем простодушии, во всей своей красоте. Да-да, именно красоте…
Кажется, будто в книге Кундеры нет ничего особенного, вернее
сказать, ничего значительного. Похоже, Кундера того и хотел: написать мини-роман,
в котором нет значительных слов и идей. И рисунки, нарисованные автором к этой
книге, тоже больше похожи на наивное детское творчество.
Ничто. Ничтожество. Невежество. Незначительность.
Милан Кундера. Торжество незначительности (La fête de
l'insignifiance). / Перевод: Алла Смирнова. — М.: Азбука-Аттикус, Азбука, 2016.
— 160 с. — Тираж 7000 — (Серия: Азбука-бестселлер) — Возрастные ограничения: 16+.
Комментариев нет:
Отправить комментарий